где сегодня должна была связаться с ним рыжеволосая акрай, запахло горелым и повалил зеленый дым, даже самому пьяному воину стало понятно, что в дело вмешалась магия.

Магия змей.

Фрейле, спокойный даже тогда, когда речь шла о жизни и смерти его акрай и людей, которые он выбрал ей в спутники, приказал двоим змеемагам войти внутрь — и когда они вышли, их лица, бледные, словно выцветшие, и голоса, полные страха и благоговения, заставили собравшихся вокруг зашептать молитвы Инифри.

— Керпереш, керпереш, — зашипели ящерицы из народа Иссу, втягивая ноздрями потекший из палатки к небу зеленоватый дым. — Магия Хвостатой матери, заклятье мага, сотканное на пороге смерти, защита, которая неподвластна живым, потому что создана почти мертвым!

— Это змеиные чары, — тут же послышались людские голоса. — Хесотзана убили чары змеиного мага, я сам видел, как дымка принимала вид змеи! Она — избранная сына Инифри! Запретная, запретная акрай!

Олдин не слушал эти голоса. Он одеялом сбил с одежды Шерберы пламя, схватил ее, обернув другим одеялом, и понес прочь из палатки, обожженную, окровавленную, с отметиной от зубов человека на шее и следами кулаков того же человека на опухающем лице.

Тэррик следовал за ним. Фир и Прэйир присоединились к ним на середине пути к палатке целителей, и люди расступались и давали им дорогу, натыкаясь на выражение их глаз.

— Нерпер, Хоксмир! — Он не знал, что Тэррик может говорить так: злобно, яростно до черноты перед глазами, и акцент его стал таким сильным, что слов было почти не различить. — Отправляйтесь в палатку, которую мы только что покинули. Закопайте тело отравленного воина прямо там, закидайте землей и снегом и сожгите палатку дотла.

— Что с вещами, господин? — поклонившись, уточнил Нерпер.

— Вещи раздайте мальчишкам. — Ответ Тэррика был быстрым и жестоким. — Этот воин закончил свои дни бесславно. Я хочу, чтобы о нем забыли.

Олдин пронес Шерберу мимо лежаков, за тканевую ширму, туда, где еще недавно лежал, истекая кровью внутри и снаружи, Номариам. Разум его будто отстранился от происходящего, как было всегда, когда перед ним оказывался тяжелораненый воин, который вот-вот мог умереть, мысли стали четкими и походили на план.

Остановить кровь.

— Теплую воду. Корпию.

Зашить рану.

— Костяную иглу и чистые повязки.

Смазать ожоги, пока в них не зародилось пламя лихорадки.

— Колтуницу. Мазь от ожогов, быстро!

И даже Прэйир покорно шагнул в сторону по взмаху руки Олдина, когда лекарки торопливо внесли требуемое и поставили на стол.

Они сняли с Шерберы одеяло, и Фир разразился страшными проклятьями, когда увидел расцветившие ее кожу ожоги и лицо, на котором наливались фиолетовым цветом синяки. Она лишь на мгновение открыла заплывшие глаза, когда Олдин прижал кусок ткани к следу укуса на шее, и снова закрыла их, тихо и протяжно застонав.

— Приди в себя. — Но она уже лишилась чувств, и голова бессильно откинулась.

Без лишних раздумий Олдин отвел руку и ударил Шерберу по распухшей фиолетовой щеке — и отлетел к стене, когда Фир снес его взмахом руки, яростно рыча. Позади него сделал шаг вперед Прэйир, и только Тэррик, понимая, что происходит, остался на месте.

— Что ты делаешь, целитель? — Фир навис над ним, сверкая глазами. — Ты обезумел?

— Мне нужно, чтобы она пришла в себя, — проговорил Олдин, поднимаясь и морщась от боли в виске, которым задел край стола. — Нам нужно, чтобы она отдала магию, которая все еще в ней осталась. Нам нужно, чтобы она позволила керперешу уйти.

Он ударил ее по лицу снова, ненавидя себя за боль, которую причиняет, и Шербера застонала и открыла свои травянисто-зеленые глаза, тяжело и хрипло дыша.

— Олдин, — ее лицо прямо на глазах становилось зелено-фиолетовым, из надорванного уголка рта сбегала тонкой струйкой кровь — и она тоже была с примесью зелени, как испорченная патиной медь. — Олдин, мне так больно...

— Мы все здесь, линло, — сказал Фир тут же, шагая вперед и наклоняясь над ней.

— Мы все здесь, мы все рядом, Чербер, — эхом откликнулся Тэррик.

— Мы с тобой, Шербера, — проговорил Прэйир.

Олдин остановил руку Фира, потянувшуюся к Шербере, безмолвно, кивком головы указав на расползающуюся по ее коже зелень.

«Это яд?» — спросили глаза Фира.

«Это яд, и он будет есть твою плоть, если ты прикоснешься к ней», — ответили глаза Олдина.

— Мне так больно, — повторила Шербера почти беззвучно, будто не чувствуя, как касается ее ран теплая вода, как осторожно отделяют от тела прикипевшие к нему остатки одежды ловкие руки Олдина. — Фир… еще никогда мне не было так больно…

— Шербера, ты должна оставаться с нами и слушать наши голоса, — проговорил Олдин, и с губ ее будто в ответ на его слова сорвался стон. — Ты слышишь меня? Ты должна оставаться с нами.

Новая волна боли заставила ее резко выдохнуть, когда Шербера попыталась пошевелиться и повернуть голову к Тэррику, который тоже подошел ближе.

— Хесотзан... — прошептала она. — Тэррик, что...

— Этот сын пустынной собаки сдох в жутких мучениях у себя в палатке, — подал голос Прэйир, и сердце Олдина дрогнуло, когда лицо Шерберы исказилось от неудержимого страха.

— Это я... я убила...

— Нет. — Олдин взял ее руку в свою, переплетая свои теплые пальцы с ее ледяными, сжал их крепче, почти до хруста, чтобы она ощущала это прикосновение и не уходила во тьму. Яд ткнулся в него, но собственная магия Олдина ослабила его, и вместо жжения он ощутил лишь сильный зуд. — Это был керпереш, Шерб. Змеиные чары. Защита, которую дал тебе Номариам перед смертью. Слушай меня, Шербера, ты не должна спать, ты должна...

Но глаза Шерберы закрылись и пальцы разжались, словно слова о Хесотзане были единственным, что она хотела услышать.

— Магия сожжет ее изнутри, если она не проснется, — сказал Олдин, внутренне сжимаясь оттого, что должен будет причинить ей боль снова. — Мне нужно разбудить ее. Она должна быть на свету, чтобы магия покинула ее тело. Она должна приказать ей.

Он занес руку, но все не мог решиться, и тянул и тянул момент… пока его не остановил голос Тэррика, вставшего рядом.

— Нет. Остановись. — Голос звучал мягко, но в нем была власть. — Позволь мне протянуть к ней нить