Можете освежить нас кофе и проверить, чист ли горизонт.

Ночь была темной. С океана полз туман, и воздух был оченьвлажным.

Берта Кул и я ползли на четвереньках по траве вдоль живойизгороди, вгрызаясь пальцами в каждый дюйм почвы.

— Почему ты велел Бетти Эндикотт оставаться в доме? —спросила Берта.

— Во-первых, потому что мы не можем ей доверять, — ответиля. — А во-вторых, она подаст нам сигнал, если кто-нибудь появится.

— Я испортила платье, пару нейлоновых чулок и сломала дваногтя, — пожаловалась Берта.

— Это пустяки, — отозвался я. — Ты можешь испортить своюпрофессиональную карьеру.

— Зачем, черт возьми, мы это делаем?

— Обслуживаем нашего клиента.

— Никогда не занималась такими вещами, пока не связалась стобой, — проворчала Берта. — Только с начала нашего партнерства я сталапопадать в подобные переделки.

— До нашего партнерства ты ни черта не зарабатывала, — ответиля. — Заткнись и работай как следует.

Не просто царапай ногтями по поверхности, а зарывай пальцыглубоко в почву. Эта штука пролежала здесь годы и наверняка покрылась слоемземли.

— Почему же ее не нашли?

— Потому что не искали. Садовник поливает изгородь и иногдаподстригает ее. Она настолько плотная, что не дает расти сорнякам, поэтомусадовнику незачем глубоко копать. Он срезает дерн вокруг изгороди и швыряетгрязь в кусты, возможно давным-давно забросав ею револьвер.

Берта изрыгнула серию ругательств.

— В чем дело?

— Порвала платье и поцарапала лицо. Дональд, какого черта мыне могли воспользоваться фонариком?

— Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь узнал, чтопроисходит. Полиция, возможно, держит ранчо под наблюдением, а Хейл живетрядом.

Берта со стонами поползла дальше, ругая меня на чем светстоит. Внезапно мои пальцы на что-то наткнулись.

— Погоди, Берта! Это либо камень, либо… О’кей, эторевольвер!

— Слава Богу! — вздохнула Берта, с трудом поднимаясь. — Незнаю, как я проберусь в свою квартиру.

Если швейцар увидит меня, то подумает, что я воровала кур.

— Скажи ему, что он тебя недооценивает, — посоветовал я, — ичто ты совершила куда более серьезное преступление, нежели кража кур.

— Ну, — сказала Берта, — давай сообщим Элизабет Эндикотт.Полагаю, нам следует позвонить Барни Куинну.

— Нет, — возразил я.

— Что «нет?

— Мы скажем Элизабет, что обыскали всю изгородь и ничего ненашли, — отозвался я. — И Барни скажем то же самое.

— Иногда, — с чувством произнесла Берта, — мне искреннехочется, чтобы я больше никогда тебя не видела.

В истории, рассказанной Джоном Диттмаром Энселом БарниКуинну, лишь одна вещь не соответствовала действительности.

Револьвер очень сильно заржавел. Я даже не мог открытьбарабан без длительной работы по удалению ржавчины. Но прочистив дуло от грязи,я сумел увидеть с помощью фонарика, что патрон на одной линии с дулом пуст. Вдругих патронах пули были на месте. Следовательно, из револьвера был сделанодин выстрел.

Дело становилось все более запутанным.

Суд начался по расписанию. Барни Куинн посадил нас там, гдемог бы с нами консультироваться в случае надобности, но он впал в уныние ивыглядел, как человек, которого вот-вот поволокут на казнь. Куинн старательновоздерживался от вопросов насчет револьвера.

Во время полуденного перерыва я отвел его подальше отрепортеров и рубанул с плеча.

— В таких делах нужен мужчина, а не мальчишка. Ты адвокат, итвоего подзащитного обвиняют в убийстве.

Наказание за такое преступление — смертная казнь.

Присяжные наблюдают за окружным прокурором и за тобой. Тывыглядишь, как человек, защищающий виновного клиента. Это несправедливо поотношению к вам обоим. Борись, но не так, как будто тебя прижали к стенке, а суверенной улыбкой адвоката, представляющего невиновного клиента.

— Актер из меня скверный, — проворчал Куинн.

— Тогда начинай практиковаться, — посоветовал я ему.

После перерыва он выглядел немного лучше.

Используя добытую нами информацию, Куинн знал все, что нужнобыло знать о присяжных. Опасность заключалась в том, что из списка могут ненабрать нужного количества членов жюри. Тогда судья издаст распоряжение одополнительном списке, и Барни придется иметь дело с людьми, о которых онничего не знает.

Окружной прокурор Мортимер Эрвин был высоким, красивым,исполненным достоинства мужчиной с вьющимися темными волосами, широкими плечамии уверенным видом.

Эрвин не был женат, хотя являлся едва ли не самой выгоднойпартией среди местных холостяков, и любил включать в состав жюри молодыхвпечатлительных женщин и пожилых седовласых матрон, предпочитая не иметь дело смужчинами, чьи руки были покрыты мозолями от работы на ранчо.

Впечатлительные молодые женщины смотрели на него, как накинозвезду. Они выслушивали его доводы, голосовали за вердикт о виновностиподсудимого и выходили из зала суда, шепча друг другу: «Ну разве он нечудесен?»

Пожилые матроны говорили, что Эрвин напоминает им Джимми,которого, увы, нет в живых. Джимми всегда хотел быть юристом.

Некоторые из мужчин с мозолистыми руками смотрели натщательно причесанные волосы Эрвина, заглядывали в его выразительные глаза — ивыносили вердикт в пользу обвиняемого.

Барни Куинн составил список присяжных, постаравшись, чтобы внем было как можно меньше молодых женщин. В списке Эрвина присутствовала прямопротивоположная тенденция.

Видя, как идут дела, я отозвал Барни в сторону.

— Подыграй ему, Барни.

— Что ты имеешь в виду?

— Пусть себе набирает в жюри женщин.

— Ну нет! — запротестовал Куинн. — Он набрал их слишкоммного. Женщины от него без ума. У него красивый звучный голос, и, приводя своидоводы, он устремляет выразительный взгляд на присяжных женского пола. Онплатит по триста долларов за костюмы, и каждое утро надевает свежевыглаженный.Парень хорошо обеспечен и не зависит от своей прокурорской деятельности. Онхочет влияния и восхищения и наверняка надеется стать сенатором, генеральнымпрокурором или губернатором штата.