отца и видя его раздражение, он уже не был так уверен в этом. В свои десять лет Зейн по-прежнему считал отца самым умным человеком на Земле. И если он говорил, что с погодой творится что-то неладное, значит, так и было.

– Сейчас намного теплее, чем следовало, и мотыльки решили проснуться от зимней спячки, отложить яйца или что они там делают. В это время они не должны тут летать.

Они доехали до парковки, но отец не стал глушить двигатель. Они просто сидели в машине и ничего не делали.

Дальний свет все еще был включен, и фары выхватывали из темноты кружащееся облако мотыльков, словно притягивающий луч из фантастического фильма. Какое-нибудь невероятное объяснение устроило бы Зейна намного больше, чем то, которое дал отец: с погодой происходит что-то странное, здесь вообще что-то не так.

Зейн внезапно почувствовал, что снова проваливается, но на этот раз не в кроссовки, а в сиденье машины. Он спросил:

– Что случится со всеми этими мотыльками?

В безумной спешке, пытаясь угнаться за отцом, Зейн забывает мобильный телефон. Он успевает только натянуть джинсы и надеть кроссовки, затем хватает черную толстовку с капюшоном и бежит к входной двери.

Очевидно, что отец ни при каких обстоятельствах не должен садиться за руль. После их бессмысленного разговора в родительской спальне и после того, как отец велел Зейну собираться, так как им «нужно уехать», Зейн согласился поехать с ним, но только при условии, что вести машину будет он. Но, конечно же, в итоге за рулем сидит отец и сигналит проезжающим автомобилям.

Двадцать минут спустя они выезжают на магистраль между штатами и застревают в пробке, хотя еще даже не час пик. В оба направления – и на север, и на юг – все полосы забиты автомобилями, включая обочины.

Вероятно, случилась авария. Зейн пытается настроить радио, но слышит только помехи. Он оставляет радио включенным, надеясь, что последует хоть какая-то реакция от отца. Непрерывное шипение сводит с ума.

Зейн нервно стучит пальцами по приборной панели, ему ужасно хочется, чтобы сейчас в руках оказался стаканчик с дымящимся кофе. Он не сказал родителям, что кофеин теперь – его лекарство; они думают, что он справляется с учебой благодаря дополнительным занятиям и системе академической поддержки.

Зейн говорит:

– Пап, ты должен сказать мне, что происходит.

– Все будет хорошо. – Паузы между словами очень длинные. И шипение радио заполняет эти пустоты, засоряя фразы как неуместные знаки препинания. – Ты поймешь, когда мы приедем.

– Папа!

– Это важно. Понятно? Дело в том… Это нечто… Это нечто такое, что мы должны сделать… – Его голос срывается, и он снова начинает бормотать что-то неразборчивое. До Зейна доносятся обрывки бессмысленных фраз и фрагменты исковерканных слов – имитация человеческой речи; высказывания, которые он слышал от отца когда-то давно.

Зейн не понимает, почему ему так трудно перебить отца и сказать ему, что он нездоров, потребовать, чтобы он остановился и позволил отвезти его домой или в больницу. Он не понимает, почему не в силах просто сказать отцу, что с ним что-то не то.

Из-за его неуверенности снова возвращается прежнее чувство вины и растерянности. И творящаяся вокруг бессмыслица: неработающий телевизор, шипящее радио, бесконечные пробки на дороге – всё только усугубляют.

Кроме того, в глубине души у Зейна уже давно зреет зернышко сомнения – ему хочется поверить отцу, ему хочется поверить в отца, он хочет вернуться в те времена, когда они ездили вдвоем на машине и отец рассказывал, как все на свете устроено, даже если Зейн не хотел его слушать.

– Эй, а где мама? Что случилось с мамой?

Отец отвечает:

– Она будет… – Далее следует долгая, ужасная пауза. Радио все еще включено, шипение становится громче, как будто один из них прибавил звук. Однако никто не дотрагивался до кнопки регулировки громкости.

Зейн заканчивает фразу:

– С ней все хорошо? С ней точно все будет хорошо?

– Нет! – Отец хлопает ладонью по рулю. Он вздыхает. Его вздох превращается в бормотание, а бормотание превращается в слова: – Она будет там. Она уже там.

– Там? – Теперь Зейн кричит, он уже на пределе, еще немного, и он потеряет над собой контроль.

– Там! – Отец поворачивается к Зейну. У него безумные глаза и улыбка до ушей, он напоминает маньяка. – Там. Ты… ты ведь понимаешь? Ты должен.

– Нет. Не понимаю. Скажи мне, папа. Где это «там», папа? Куда мы едем? Куда все едут?

Зейн смотрит в окно на другие машины и их водителей. Многие едут в одиночестве и глядят прямо в лобовые стекла. Другие разговаривают сами с собой, их губы двигаются, но слова так и не вырываются за пределы автомобилей.

Мотыльки. Их было так много, они порхали, сталкивались друг с другом. Они летали так, словно были охвачены паникой, как будто знали, что теплая погода – на самом деле какая-то подлая шутка.

Отец сказал:

– Возможно, они проснулись от зимней спячки? А может, и нет, кто их разберет. Завтра должно снова похолодать. И погода опять станет нормальной.

Он потом еще что-то говорил, какие-то совершенно очевидные, но вместе с тем ужасные в своей очевидности вещи; секретные знания, которые никогда не были настоящим секретом.

Слова отца заставили Зейна пулей выскочить из машины и побежать по усыпанной гравием дороге. Камешки хрустели у него под ногами.

Он старался бежать как можно быстрее, чтобы ни один из мотыльков не коснулся его кожи. Их было слишком много. И невозможно было избежать их прикосновений. Их крошечные тельца сталкивались с его головой, легко касались кожи и губ и застревали в складках куртки.

Зейн знал, что так не должно быть, все это неправильно, и он был уверен, что мотыльки своим нечеловеческим разумом тоже это понимали. Зейн не мог выразить словами своих чувств, как не мог прежде рассказать родителям и доктору Колтон о своих переживаниях.

Он остановился под лампочкой над входной дверью. Вокруг нее летали мотыльки. Они садились на дверь и прилипали к стеклянным оконцам, на которых выступил конденсат из-за необычайно теплой и влажной погоды.

Зейн попытался убрать мотыльков со стекла. Они были слишком хрупкими и распадались на части в его неуклюжих пальцах.

Зейн стоял под лампой, окруженный облаком мотыльков, и представлял себе, что коллективное биение их крыльев рождает примитивную песню с одним и тем же все время повторяющимся ритмом и простой мелодией – приятной, на удивление знакомой и быстро забывающейся.

Позже, тем же вечером после ужина с пиццей, Зейн сидел на диване