на свете должно иметь какое-то значение. Теперь моя очередь спросить у Лэнса, как он провел день. Такая у нас традиция за обедом. Мы расспрашиваем друг друга, как провели день, как будто это – какая-то действительно важная тема, которую можно было хорошенько подготовить, а затем представить окружающим. Лэнс хихикает, закрывает руками лицо и говорит, что все было нормально. Все улыбаются, хотя мы не знаем, что именно он имеет в виду под словом «нормально». Отец продолжает расспрашивать меня, я пытаюсь отшучиваться. Говорю: «Разве смогу я подобрать слова, чтобы доподлинно описать мой личный опыт и воззрения на произошедшее в определенный период времени?» Родители смеются и всем своим видом дают мне понять, что мой ответ произвел на них впечатление. Отец говорит: «Кейт, ты этому сегодня в школе научилась?» В его голосе звучит сарказм, и мне это нравится. Мама качает головой, а потом хватает меня за нос. У нее холодные пальцы. Я похожа на маму. И прямо сейчас, когда я обедаю жареным мясом, я торжественно клянусь, что никогда не буду красить мои каштановые волосы в рыжий цвет или носить желтые спортивные костюмы.

После обеда я иду в свою комнату, делаю уроки и общаюсь с друзьями по Снэпчату. Мы не печатаем заглавными буквами, но специально пишем безграмотно и используем разные кодовые словечки. Мы переписываемся о том, кто кого видел и как идут дела у знакомых любовных парочек. Обсуждаем сериалы и мистера Сорента. Чем занимались в прошлые выходные, и что будем делать в следующие, треплемся ни о чем, и это нас успокаивает. Я не слышу голоса моих друзей, но знаю все их секретные имена.

Вместо кафедры в классе появляется телевизор на тумбочке с колесиками. Мистер Сорент – сама энергия. Его руки, словно рассерженные птицы, которые то садятся на его лицо, то снова взмывают ввысь. Мы сидим и шепотом обмениваемся шутками про короткую юбку Молли и про то, что у Майлза усы, как у порноактера, но сами не сводим глаз с мистера Сорента.

Он говорит:

– Мы будем смотреть фильмы, а иногда даже проводить наглядную демонстрацию. Сегодняшний видеофрагмент станет связующим звеном для всего курса.

Кто-то из нас гасит свет, хотя мистер Сорент не просил об этом, и тут же включается телевизор.

Это черно-белая видеозапись с камеры наблюдения в классной комнате. По стенам развешаны детские рисунки и плакаты с большими яркими буквами. Стопки кубиков и игрушки разложены на стульях, но выглядят они так, словно на самом деле разбросаны по полу. Видеозапись без звука, и мы тоже сидим молча. Пять дошколят бегают по комнате, двое – стоят на стульях и пытаются столкнуть друг друга. Воспитательница – молодая женщина. На ней – белые помятые летние брюки и сорочка с логотипом школы на груди. Ее волосы собраны в тугой узел на затылке и напоминают пучок фортепьянных струн. Она разнимает дерущихся на стуле детишек, а затем еще один ребенок врезается ей в ногу и падает на пол. Она хватает извивающегося ребенка за руку и за ногу, начинает раскручивать его, а затем отпускает. Мистер Сорент ставит видео на паузу, и мы понимаем, что учительница не просто отпустила руки.

Мистер Сорент молчит до тех пор, пока мы не устремляем на него наши взгляды. Тогда он говорит:

– Я не хочу ничего особенного говорить по этому поводу.

Он перемещает изображение вперед на один кадр. Ребенок, которого раскрутили и отпустили, – мальчик с прямыми светлыми волосами. На этом черно-белом кадре мы не видим его лица, он находится в горизонтальном положении и завис в воздухе в трех футах от покрытого ковром пола.

– Ваша личная реакция будет вашим проводником, вашим учителем.

Видео перемещается еще на один кадр вперед. Одноклассники мальчика пока не успели отреагировать. Воспитательница все еще стоит, вытянув руки. Если бы в этот момент кто-нибудь вошел в класс, думаю, они решили бы, что она пытается поймать мальчика, а совсем не наоборот, – не то, что случилось на самом деле. Мистер Сорент переключается на следующий кадр, и мы видим стену с левой стороны. Урок заканчивается, и никто из нас не пытается встретиться с мистером Сорентом после школы.

За обедом я ем спагетти, и мы все сидим молча, не хотим выдавать секретную информацию о том, как провели день. Родители пропустили мой матч, и, когда они спрашивают о нем, я говорю им, что забила гол, хотя это неправда. Кажется, они раскусили мой обман, у меня умные родители, но они мне ничего не говорят. На них все еще деловые костюмы, а не домашняя одежда. Мама сидит, выпрямив спину, и я почти слышу звук, с которым ее позвоночник вытягивается в струнку, чтобы придать ей идеальную осанку. Папа сгорбился за своим стаканом воды. Лэнс с нами не разговаривает. Он пожимает плечами и кряхтит всякий раз, когда я задаю ему вопрос. Папа вздыхает, это значит, он недоволен. Мама говорит Лэнсу, что нет ничего страшного, у всех бывают неудачные дни. Я представляю себе, как Лэнс летит по воздуху к стене, и внутри у меня все сжимается – точно такое же чувство я испытываю, когда думаю о будущем.

Почти ничего не съев, я встаю и ухожу к себе в комнату. В телефоне множество сообщений от друзей. Никто не обсуждает видео. Мы хорошо знаем правила. Но никто не знает, что написать в своих блокнотах. Мистер Сорент раздал нам блокноты для особых занятий и сказал, что мы должны их как-нибудь оформить. Мы можем делать там дневниковые записи, писать наши размышления, рассказы или рисовать наброски – все что угодно, лишь бы это отражало наши впечатления от уроков. Мой блокнот раскрыт, но в нем ничего нет, ручка лежит между страницами. Я пытаюсь что-нибудь написать, но не могу, меня снова охватывает чувство страха перед будущим.

Проходят дни и недели без особых уроков. У нас уйма времени, которое будет потрачено на всякую ерунду. Мы закончили первый семестр с хорошими оценками и с головой уходим в подготовку к окончанию школы: собираем рекомендации для поступления в колледжи, подаем заявки на поступление и получение стипендии.

В первый день зимнего семестра в кабинете снова появляется телевизор. Мистеру Соренту не нужно говорить нам, что делать. Мы ставим стулья в ряд и откладываем учебники. Мистер Сорент говорит:

– Урок второй, ребята.

Он показывает нам нарезку из видео и фотографий, сделанных на месте автокатастроф, – каждое изображение задерживается на экране не больше двух секунд.