С тех пор, как я заболел, если я не сижу за компьютером, то часто гуляю. Чем ближе лето, тем больше Рим снова становится похож на себя. Я брожу по гетто, спускаюсь по лесенке, ведущей к Тибру. Сажусь и смотрю на грязную реку, текущую по моему любимому городу.

И довольно скручиваю косячок.

Я всегда имел обыкновение подшучивать над друзьями, если они ходят к психологу. И вот я сам докатился до этого: сижу в кресле перед доктором Санторо, маленьким человечком, похожим на диснеевского енота, который молча глядит на меня и что-то пишет в блокноте. Я чувствую себя так, точно попал в одну из серий сериала «Пациенты», которую недавно смотрел. Поскольку терапия предусматривает, что я говорю, а доктор молчит, я вынужден болтать без умолку, хотя у меня нет ни малейшего желания говорить.

Почему-то я медлю и не перехожу к теме рака, начиная издалека:

– Впервые я испытал страх смерти в 1993 году, мне было двадцать. Тогда еще можно было ездить на скутере без шлема, и я весело рассекал римские улицы в седле своего скакуна по прозванию Чао. Я был непобедим до тех пор, пока какой-то придурок не открыл дверцу припаркованной у тротуара машины и я не врубился в нее со всего размаху. Скутер замер на месте, а я полетел. Совершив в воздухе нечто наподобие сальто, я приземлился на асфальт. Я не помню самой аварии, восстановленной позже дорожной полицией, поскольку очнулся только через десять секунд. Я лежал на земле, а надо мной возвышалось около десяти фигур, и их голоса долетали до меня откуда-то издалека, точно уши были набиты ватой.

– Он умер!

– Нет, вот он моргнул.

– Вызовите «скорую».

– Смысла нет, еще пару минут, и он не жилец.

Почему они были так уверены в том, что говорили? Я не чувствовал боли. И все же меня стали терзать сомнения, я поднял руку и потрогал макушку. Волосы были мокрыми от крови. Моя голова лежала на асфальте в луже красных телец.

«Мне конец», – подумал я.

Каждый человек хоть раз в жизни должен испытать это ощущение: жизнь сейчас оборвется.

Я лежал на земле, купаясь в собственной крови, и чувствовал себя легким. Все вдруг обрело свой истинный вес. Я даже не мог вспомнить, куда так спешил. На тренировку? В пивную? Не знаю.

Через десять минут, лежа в «скорой», я выяснил, что на голове у меня глубокая рана, что останется шрам, но жить я буду. Поскольку на голове расположено множество кровеносных сосудов, у меня создалось впечатление, что ситуация гораздо хуже, чем было на самом деле. Десять дней с повязкой, и вот я уже как новенький.

Доктор Сантуро слушал меня с показным вниманием, периодически что-то карябая в блокноте. Я поймал себя на том, что осталось всего двадцать минут, и продолжил рассказ. На этот раз я решил придумать кое-что похлеще.

– Впервые я убил человека, когда учился в восьмом классе…

Енот и бровью не повел. Или он уже спит с открытыми глазами, или его нисколько не удивляет моя история. Продолжаю.

– Моей жертвой оказался школьный привратник. Он был не из тех, кто помогает ребятам, нет. То был язвительный, злой человек, неудачник, который ненавидел молодежь во всех ее проявлениях…

Уж не знаю, то ли этому психологу кто-то нарисовал мультяшные глаза, то ли он уставился на меня с леденящей ненавистью. Он даже перестал карябать в блокноте. Он был очень похож на восковую фигуру из музея мадам Тюссо.

– Я дождался конца уроков и ударил его стулом по голове. Поскольку он умер не сразу, пришлось добивать, и при этом он дико кричал. Его крики привлекли внимание старой консьержки, пришлось пришить и ее…

Психолог хлопает глазами. Живой, стало быть.

Я продолжаю рассказ, осталось всего несколько минут.

– На следующий день школу закрыли – велось расследование по факту убийств. Через неделю уроки возобновились, но меня никто не подозревал. Кроме моего близкого друга, Умберто, который теперь работает ветеринаром. Я открылся ему, и до сегодняшнего дня он продолжает меня шантажировать, хотя прошло много лет.

При упоминании имени своего пациента доктор вздрогнул.

– Так значит, Умберто… все знал?

Я вижу, что его скрутило от страха. Доктор поверил всему до последнего слова, и не прошло и пяти минут, как он уже считал меня сумасшедшим убийцей. Хорошенький психолог. Глупее не придумаешь.

– Вы не возражаете, если мы закончим немного раньше? – спрашиваю я, кладя на письменный стол положенные сто тридцать евро.

– Нет, – скованно отвечает тот.

Он весь в моих руках, и даже не понимает, кто перед ним – человек, у которого депрессия, или маньяк-убийца.

Я выхожу из кабинета и покупаю рожок мороженого.

Три шарика: фисташковый, шоколадный и кремовый.

По мне, так это куда полезней и гораздо дешевле, чем ходить к психологу.

Тетрадь с портретом Дзоффа наполнилась заметками, рисунками, планами… Теперь это верный товарищ в моей печали. Я смотрю, как дни грустно пролетают, и веду обратный отсчет на этих бумажных листах. Это имеет одну единственную цель: статистика. Так было до сегодняшнего дня.

Первым новость узнает Массимилиано, мой новый друг, держащий магазин, где можно поговорить. Ему теперь я поверяю больше, чем кому бы то ни было. Он почти ничего обо мне не знает, а значит, является куда лучшим советчиком, нежели Коррадо или Умберто, которым мешает эмоциональная вовлеченность.

Первое, что я ему сообщаю, выразительно уже само по себе.

– Я решил покончить с собой.

– Что ты такое говоришь?

– Не бойся, я не выброшусь из окна и не повешусь на люстре прямо в твоем магазине. Отправлюсь в Швейцарию, там с этим помогают. Я уже нашел все, что нужно. В Лугано есть подходящая клиника.

– Но почему? – грустно спрашивает мой друг.

– Причин не счесть, их тысячи. Главная – я не хочу наблюдать, как медленно разлагаюсь, и совсем уже не хочу, чтобы это наблюдали моя жена и дети. Мне хочется, чтобы меня запомнили сильным и бодрым. Кажется, я имею на это право.

– А как там диета?

– Диета помогла. Я похудел, что значительно облегчает боли. Но опухолевые маркеры в крови неуклонно растут. Недавно я снова сдал анализы. Я слишком поздно обнаружил Фрица.

– Фрица?

– Так я его назвал. Мило, не находишь?

– Действительно. Надеюсь, что ты передумаешь.

– Не передумаю. Я уже месяц готовил себя к этому решению. Единственно возможному, между прочим. Не хочется гнить, лежа в кровати.

– А жене сказал?

– Нет, у нас все плохо, ты же знаешь.