табу считается убийство всего живого, надрезание любой плоти и даже коры деревьев. Словом, всякое действие, вызывающее кровотечение или выделение сока, является запретным. Увидеть ранение, кровь или труп, пускать кровь самому, дотронуться до раны или мертвой плоти – все это считается ритуальным загрязнением, скверной, от которой следует очиститься через омовение, молитву или уединение. Однако кровь рыбы в синтоизме не считалась кровью, которая способна осквернить человека. Более того, рыба почиталась за лучшее подношение богам. Особенно сакральным значением наделялся пресноводный карп – разделывать карпа дозволялось в присутствии императора, почитаемого в Японии как потомка богов. С VI века в связи с распространением буддизма в Японии рыба стала деликатесом наряду с мясом, но регулярно появлялась на столах японцев в знаменательные по буддийскому календарю дни. Таким образом, рыба стала праздничным угощением и по буддийской, и по синтоистской традиции. И по сегодняшний день она занимает почетное место в гастрономической культуре Японии.

Актер в роли торговца рыбой

Гравюра Кацукавы Сюнсё. XVIII в.

The Metropolitan Museum of Art, New York (Public Domain)

Виды рыбы и рыбных блюд в историях сборника «Удзи сюи моногатари» ограничиваются следующим перечнем: окунь, карп, угорь, айю (корюшкообразная), макрель, маринованная форель, вяленый лосось. Этот ассортимент во многом определяется географией тогдашней столицы Хэйанкё. Город находится в современном районе Кинки, с трех сторон он окружен низкими горами и располагается в бассейне двух крупных рек: Камогавы на западе и Кацурагавы на востоке. Исторически сложилось так, что в Хэйанкё, как и в современном Киото, никогда не было проблем с водными ресурсами. При желании любой мог выкопать в своем саду неглубокий колодец или пруд. Реки Камогава и Кацурагава были источником свежей сезонной рыбы. Их близость сформировала в Киото особое отношение к речной рыбе и неприязнь к рыбе морской. Речная рыба из верхнего устья Камогавы благодаря чистоте и оригинальному набору минералов в ее составе обладала уникальным вкусом. Рыба, выловленная из столичных рек, наделялась божественным значением, считалась выше статусом – ведь это рыба из самой столицы, где пребывает император – потомок богов.

В историях сборника рыбу часто подают в маринованном виде. В VIII–X веках в Японии уже был известен способ ферментации сырой рыбы, преимущественно речной. Этим способом готовили нарэдзуси (в переводе «выдержанные суши»), и он широко применялся почти по всей стране, кроме неосвоенных Японией островов Рюкю и Хоккайдо. Рыбу утрамбовывали в деревянной кадке с солью и рисовым жмыхом, остававшимся после приготовления саке, плотно закрывали крышкой, придавливали чем-то тяжелым и оставляли до шести месяцев. При брожении рисовый жмых превращался в рисовый уксус, в котором и мариновалась рыба. Этот метод проник в Японию из Китая, в котором уже к эпохе Мин (1368–1644) отказались от употребления в пищу сырой рыбы, отдавая предпочтение маринованной в перебродившем рисовом соусе. Примечательно, что для данного типа ферментации использовалась пресноводная рыба, а не морская. Это связано как с удаленностью тогдашней столицы Хэйанкё от моря, так и с богатым рыбным промыслом в реках Камогава и Кацурагава.

Приготовление пищи в чайной

Гравюра Хисикавы Моронобу. Около 1680 г.

The Metropolitan Museum of Art, New York (Public Domain)

Сакрализация рыбы

В Японии с древности некоторые виды рыбы приобрели сакральное значение. Мифологизированный, фольклорный образ рыбы встречается в рассказе из сборника «Удзи сюи моногатари», там же фигурирует и священная река Камо. В истории «Про то, как настоятель храма Идзумо убил отца, хотя и знал, что он превратился в сома» (св. 13, р. 8) покойный отец является во сне к своему сыну – настоятелю храма и предупреждает о сильном ветре, который разрушит дома в деревне, а также рассказывает о своем перерождении в огромного сома. В теле этой рыбы он томится уже давно, живет под черепичной крышей храма, ему там тесно и не хватает воды. Он просит сына выпустить сома в воды реки Камо, где ему будет привольно. Проснувшись, настоятель храма пересказывает сон многим людям, но никто не может его истолковать. Сон сбывается в тот же день: на город обрушивается ураган, который разрушает дома и сносит крышу храма. И тогда все узнают, что в дождевой воде, скопившейся под крышей, жили рыбы. Люди начинают раскладывать их по ведеркам, и тут из воды выползает огромный сом. Настоятель храма уже совсем забыл о своем сне. Он оглушает сома и приказывает старшему сыну забрать его, но сом такой тяжелый, что мальчику не под силу его поднять. Тогда они решают сома разрубить на куски и так занести в дом. Жена упрекает мужа в том, что он не узнал сома – своего отца, но супруг отвечает ей, что отец лишь обрадуется, что его съели. Суп из сома получается таким вкусным, что настоятель просит добавку одну за другой: «Вкус какой-то необычный. Отчего бы? Вкуснее, чем всегда. Потому, наверное, что отца кушаем? Подлей-ка еще супчика!» – но тут кость встает у него в горле – не вытащить. В финале нерадивый сын умирает в мучениях.

В этом рассказе транслируется буддийская традиция отпускания живых существ на волю, которая воспитала в столичных аристократах привычку не употреблять в пищу запретных продуктов животного происхождения. Как пишет российский японовед, исследователь раннего сборника сэцува «Нихон рёики» Александр Николаевич Мещеряков, «…среди осчастливленных таким образом могли быть предусмотрительно закупленные на рынке крабы, птички, а чаще всего – рыбы. Даже специальные пруды при храмах для этой церемонии вырывали. Получалось очень наглядно. Но когда дело доходило до стола, то странным образом рыба как продукт питания все-таки очень нечасто попадала в разряд “живых существ”. Да и птица – тоже. Только совсем отчаянные подвижники от них отказывались».

Связь рыбы с сакральным миром просматривается и в истории «Про тысячу золотых – после» (св. 15, р. 11). Это заимствованная китайская легенда о том, как философ, один из основателей даосизма Чжуан-цзы, поведал премудрость о запоздалой милости, которая спустя много дней уже никому не была нужна: вместо горсти проса голодному дали обещание одарить его золотыми монетами через пару недель. Так появилось выражение «о тысяче золотых – после». В притче карп – посланец Речного бога – после неудачного прыжка угодил в лужу и просит Чжуан-цзы спасти его. Тот отвечает, что будет у рек и озер как раз через пару дней, тогда и прихватит рыбу с собой.

Карп кои

Гравюра Кэйсая Эйсэна. Около 1842 г.

The Metropolitan Museum of Art, New York (Public Domain)

Выше уже упоминался карп как наиболее почитаемый вид рыбы по своему сакральному значению и по вкусовым качествам. В народе же он был воплощением мужества, упорства и даже служил фаллическим символом. По-японски «карп» звучит как «кои», что является омофоном слова «любовь». Несомненно, образованные японцы, сведущие в стихосложении танка, где широко используется прием зашифрованных слов-омофонов, соединили значение «любовь» с «карпом», что подкрепило «маскулинную» символику этой рыбы и сделало ее более желанной и в декоративных прудах, и в рационе японцев.

Старый рыбак

Гравюра Кубо Сюнмана. XIX в.

The Metropolitan Museum of Art, New York (Public Domain)

По японским поверьям, приготовленная рыба и мясные блюда из некоторых видов животных могли исцелять больных. Такой рыбой был окунь тай, вобравший синтоистскую мифологическую символику настолько, что вошел в один ряд со многими другими «благопожелательными» символами Японии энгисики-моно. Рыбка тай служила и посредником между богами, и амулетом для младенцев, была способна дарить здоровье и благополучие – наиболее важные пожелания в народной обрядовой практике. Что касается рецепта приготовления этой рыбы, то он сохранился в неизменном виде на острове Синодзима в заливе Исэ еще с эпохи Хэйан: ее сушат на солнце в естественных условиях, благодаря чему она впитывает аромат моря. Окуня подносили богам, давали есть роженицам и больным, и в то же время на его употребление в пищу распространялись запреты в определенные дни жизни человека и общины.

Как мы видим, и в Древней Японии,