Он тогда не понял, про какую любовь говорила Бахметьева. Ивообще не понимал, что это на него нашло, с чего вдруг он полез к бабке Софьеобниматься. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Сергей Суриков осознал,что Софья Илларионовна Бахметьева – единственный человек на свете, которого онлюбит.

Да разве он мог ее убить? Он молился на нее. Он бы сам умерс радостью, если бы ей это было нужно.

Ночь в вагоне Настя провела почти без сна, о чем оченьжалела. Вагон был чистым и теплым, она уютно устроилась на верхней полке и судовольствием предвкушала несколько часов крепкого сна, но надеждам ее несуждено было сбыться. Соседями по купе оказались супруги с маленьким ребенком,и ребенок этот никак не желал оценить всю прелесть спокойной ночи в поезде. Онпостоянно хотел то пить, то писать, то конфетку, то сказку, то к маме (еслилежал на полке с отцом), то, наоборот, к папе. Кроме того, он не любил спать втемноте, и Насте пришлось сначала выслушать длинные и смущенные объяснения егородителей, а потом всю ночь терпеть бьющий в глаза верхний свет.

Зато утром ее порадовало сразу несколько обстоятельств.Во-первых, проводница не стала будить пассажиров за час до прибытия с истошнымкриком: «Сдавайте белье!» – как это делалось раньше. Во-вторых, на завтракдавали не только чай, но и кофе, а также предлагали бутерброды, булочки ипеченье. Это было весьма кстати, поскольку совершенно неизвестно, когда Настевообще удастся поесть в ближайшее время. И в-третьих, судя по проносящемуся заокном пейзажу, в Питере не так сыро и слякотно, как в Москве, стало быть, естьшанс проходить целый день с сухими ногами.

Настя никогда не встречалась с родственницей ТатьяныОбразцовой, которая должна была ждать ее на платформе, но надеялась, что сумеетузнать ее по словесному описанию, данному накануне Стасовым.

– Ирочка – это Ирочка, – авторитетно заявил Владислав.– Знаешь, есть люди, которые идеально соответствуют своему имени. И заметьсебе, бывают люди, к которым уменьшительное имя прилипает намертво на всюжизнь, невзирая на процесс взросления, а потом и старения. Наша Ирочка как разтакая.

– Субтильная, что ли? – догадалась Настя, вспомнивизвестную поговорку о маленькой собачке, которая «до старости щенок».

– Нет, не то, – поморщился Стасов. – Она, конечно, неогромная и пока еще достаточно молодая, но она… Как бы тебе сказать… Она юная.Понимаешь? И это видно во всем. У нее глаза юные, взгляд девичий. Она всякакая-то радостная. Короче, увидишь и сразу узнаешь.

– Ладно, – вздохнула Настя, поняв, что ничего болееконкретного она не дождется. – Хоть цвет волос у нее какой?

– Волосы? – Стасов задумался. – Вообще-то темные, онабрюнетка, если не перекрасилась. У вас, девушек, это быстро, за вами незаржавеет.

Несмотря на некоторый скепсис, Настя вынуждена былапризнать, что Стасов абсолютно прав. Ирочку она узнала моментально.Действительно, женщину с таким выражением лица вряд ли кто станет называть по имени-отчеству.Красивая молодая брюнетка в дорогой шубке из светлой норки стояла как раз там,где остановился вагон. Как только Настя шагнула на перрон, Ира тут же подошла кней. По-видимому, Татьяна, в отличие от Стасова, сумела дать совершенно четкийсловесный портрет.

– Настя?

– Да, здравствуйте, Ира. Спасибо, что встретили меня.

– Ну что вы, – смутилась Ира. – Пойдемте, у меня наплощади машина стоит. Сейчас я отвезу вас к нам и накормлю, а к одиннадцатичасам поедем к вашему следователю. Таня с ним договорилась и оставила адрес.

– Спасибо, – еще раз от всей души поблагодарила Настя.– Вы очень меня выручили.

– Ничего, – улыбнулась Ира, – вы нас тоже выручите.Таня вам вечером все объяснит.

* * *

Ровно в одиннадцать Настя звонила в дверь квартиры бывшегоследователя Федора Николаевича Макушкина.

– Проходите, – гостеприимно распахнул двери хозяин, – явас жду.

Квартира была очень старой, но понять это можно было толькопо расположению комнат. Во всем остальном жилище Макушкина выглядело вполнесовременно и радовало глаз свежепобеленными потолками и светлыми, модногорисунка обоями.

Федор Николаевич усадил Настю в кресло рядом с большимписьменным столом, сам устроился на маленьком, кабинетном диванчике.

– Так что вас интересует? Какое-то конкретное дело?

– Да, и очень давнее. Семьдесят третий год, Бахметьев.

– Ну как же, как же, помню, – живо откликнулсяМакушкин. – Было такое. Сейчас достану свои бумажки, посмотрим вместе, что тамна него есть. А вы, кстати, дело в Верховном суде смотрели?

– Пока нет, – призналась Настя. – Не успела. И потом,мне кажется, ответов на мои вопросы там все равно нет. Ведь оперативнаяинформация, которая не нашла подтверждения, в официальные документы непопадает, а меня интересует именно она.

Макушкин притащил из угла комнаты стремянку и принялсяперебирать папки, лежащие на самой верхней полке высокого, до самого потолка,стеллажа. Над его головой закружилось и медленно осело облачко пыли. ДвигалсяМакушкин легко и стремительно, ничем не напоминая стереотипный образпенсионера-графомана, корпящего над мемуарами. Если бы Настя не знала, что онуже несколько лет находится на пенсии, то ни за что не дала бы ему большепятидесяти пяти лет.

– Вот! – Федор Николаевич торжественно поднял надголовой картонную папку с завязками. – Сейчас поглядим, что там есть. Так-томне трудно припомнить детали, но если начну читать – сразу вспомню. А вас чтоконкретно интересует?

– Меня интересуют соучастники, которые не были осужденывместе с Бахметьевым. И любая информация о деньгах и ценностях, которые не быликонфискованы.

Макушкин бросил на нее быстрый острый взгляд. В нем сновапроснулся профессионал.

– А что, сейчас что-то выплыло? След появился?

– Не знаю. Пытаюсь понять. Может быть, мне все этомерещится.

– Деталями не поделитесь?

– Извините, – смутилась Настя.

– Ничего, ничего, – усмехнулся Макушкин. – Я понимаю.Не положено.

Он уселся на диванчик, развязал тесемки и стал быстропроглядывать старые записи.

– Боюсь, я вас разочарую, – наконец сказал он. – Мне, видители, тогда был интересен не столько механизм хищений и махинаций, сколько всякиепсихологические выверты. Я больше свои впечатления от встреч с подследственнымии со свидетелями записывал. Могу вам сказать, что сам Бахметьев был личностьюсовершенно неинтересной. Умен, оборотист, энергичен, но таких тысячи. Изюминкив нем не было. Ну, нагл, конечно, безмерно. А вот кто действительно былинтересен, так это его мать. Это, я вам скажу, персона! О ней можно книгунаписать. Удивительная женщина.