– А вам не показалось, что она знает о делах сынанамного больше, чем вы? – с надеждой спросила Настя. – Я поясню подробнее, а тодействительно получается, что мы с вами в кошки-мышки играем. Меня интересует,не был ли Бахметьев держателем чьих-то чужих ценностей, может быть, хранителемили распорядителем, и не получилось ли так, что после его расстрела к этимденьгам получила доступ его вдова. И ни с кем не поделилась.

– Ах вот оно что, – протянул Макушкин. – На вдову,значит, наехали?

– Ну… – Настя замялась. – Да. Версий много, но одна изних связана как раз с присвоением тех денег, вот я и пытаюсь узнать, чьи этобыли деньги и кто может на них претендовать. Конечно, я понимаю, что речь можетидти только об эквивалентных ценностях, а не о самих купюрах, им сегодня тольков коллекции место.

– Если эти ценности вообще были, – добавил Макушкин. –Но у меня, честно признаться, большие сомнения на этот счет. То, чтоконфисковали у Бахметьева не все, – это сто процентов. «Всего» никогда небывает. Понятно, что львиную долю он где-то схоронил. Но я не думаю, что у этойдоли были другие хозяева, кроме самого Бахметьева.

– Почему?

– Это трудно объяснить. Просто впечатление такое у менясложилось. Видите ли, Бахметьев был человеком крайне неприятным. Крайне.Знаете, бывают такие люди, на которых и смотреть противно, и разговаривать сними противно, а уж дело иметь и вовсе не хочется. Тем более денежное дело. Ябы такому, как Бахметьев, рубля не доверил. И не потому, что он вор и аферист,а потому, что он неприятный. Омерзительный какой-то. Есть же обаяшки, вродеОстапа Бендера, а есть и такие вот отталкивающие типы. Жирный, самодовольный,рожа лоснится, губы толстые. У него на лице было написано намерение обманутькаждого, кто попадается на пути. Думаю, его сообщники признавали в неморганизаторского и финансового гения, но понимали, что он их обманывает в частидележки прибыли. Вот смотрите, у меня тут записано: «14 августа 1973 года.Сегодня допрашивал Зинченко. Любопытный феномен: он несколько лет занималсяхищениями под руководством Бахметьева, а ненавидит его люто. Не доверяет ему.Более того, как мне показалось, на дух своего шефа не переносит. Считает, чтотот ему систематически недодавал при распределении прибылей».

– Понятно. Похоже, вы правы, Федор Николаевич, такомувряд ли доверят общую кассу. Может, еще что-нибудь вспомните?

Макушкин полистал записи и отрицательно покачал головой.

– Пожалуй, ничего существенного я вам не расскажу. Номой вам совет: попробуйте найти мать Бахметьева. Она, наверное, уже совсемстарая, может быть, ее и в живых-то нет. Но вы попробуйте. Меня тогда ещегрызло чувство, что она что-то знает. Вполне естественно, что она ничего мне несказала, ведь решалась судьба ее сына, но теперь, когда судьба эта давно решенаи прошло столько лет, может вам рассказать.

– А откуда у вас появилось чувство, что Бахметьевачто-то знает?

– Да понимаете, она вела себя как-то… Нетипично, чтоли. Например, ни разу не заплакала у меня на допросах, а ведь матери всегдаплачут, вы это не хуже меня знаете. Не пыталась оправдать сына. О снисхождениине просила. Просто отвечала на вопросы, и все. Она мне была чем-то симпатична,но я, как ни бился, расположить ее к себе так и не сумел. Между нами все времястена стояла. С одной стороны, это нормально, какое же может быть расположениеу матери к следователю, который собирается посадить единственного сына? Но сдругой стороны… Знаете, матери всегда в таких случаях начинают рассказывать,каким их сын был чудесным ребенком и все такое. Эта – ни слова. Потом-то японял, в чем дело. Она, оказывается, была репрессирована, когда сын был ещегрудным, так что она его и не воспитывала, и каким он был ребенком, конечно, незнала. Сейчас, сейчас, я тут одну запись ищу… Очень показательный был разговор…Где же она? Я точно помню, что записал в тот же день, настолько меня этопоразило. А, вот, нашел!

Макушкин вытащил из папки исписанный мелким почерком лист.

– Я вам вслух прочту, а то вы мои каракули неразберете. «Бахметьева продолжает меня удивлять. Сегодня я сказал ей, чтозавтра закончу составлять обвинительное заключение. Следствие завершено. Онаменя спросила: „Вы уверены, что поймали всех виновных?“ – „Откуда такойстранный вопрос, Софья Илларионовна? Вам известно, что есть и другие?“ – „Нет,я не об этом. Если вы точно уверены, что отдаете под суд всех, кто виноват, товсе справедливо. Когда меня, например, арестовали в тридцать пятом, я вседвадцать лет мучилась вопросом: почему я? Ну почему я? Понятно, что был план поотлову врагов народа, и этот план нужно было выполнять за счет кого угодно. Нопо какому принципу отбирались эти „кто угодно“? Очевидно, что по случайному.Просто судьба тыкала пальцем и попадала в кого-то. Вот в меня попала. Но почемуименно в меня, а не в соседа? Вы понимаете, о чем я говорю? Элемент случайностиубивает саму идею справедливости“. Я ошарашенно смотрел на нее, не зная, чтоответить».

Он снова спрятал листок в папку и выразительно посмотрел наНастю.

– Видите, какая она? Элемент случайности убивает идеюсправедливости. Об этом можно монографию написать, по уголовному праву,например. Незаурядная женщина. Разыщите ее, очень вам советую.

Настя поднялась, стараясь изо всех сил скрыть разочарование.Ничего не вышло. Поездка впустую. Гордеев будет недоволен, она потратила времяи казенные деньги, а результат нулевой. А она так надеялась!

– Спасибо, Федор Николаевич. Извините, что отняла у васвремя.

– Ну что вы, что вы, – заулыбался бывший следователь, –мне было приятно. Вы когда уезжаете?

– Завтра вечером.

– Оставьте мне телефон, по которому я смогу васразыскать. Вдруг да вспомню еще что-нибудь.

Настя продиктовала ему домашний телефон Татьяны Образцовой ираспрощалась. У подъезда в машине ее ждала Ирочка, листая какой-то журнал вяркой обложке.

– Ну как, удачно? – спросила она.

– Нет. К сожалению, совершенно неудачно. Но ничего неподелаешь, неудачи случаются чаще, чем хочется. Ладно, несмертельно. Ирочка, мыможем откуда-нибудь позвонить Татьяне?

– Если только из автомата. Сейчас найдем. Вам срочно?Если нет, то можно поехать домой, оттуда позвоните.

– Нет, лучше сейчас. Может быть, придется еще в одноместо съездить.

Ладно, раз уж она все равно в Питере и времени у нее вагон,то можно и в самом деле попробовать найти мать Бахметьева.

* * *

В отличие от Насти Каменской Татьяна Образцова пользоваласькосметикой всегда и не выходила из дому без макияжа, хотя бы легкого. На работевсе так привыкли к виду ее тщательно и умело накрашенного лица, что сегодня,когда она явилась без косметики, по кабинетам моментально разнесся шепоток: «УТани что-то стряслось. Она на себя не похожа и выглядит плохо».