— Не нахожу в ней ничего, способного вызвать подобныечувства, — честно призналась я.

— Это странно. Она очень похожа на Мишу, точнее, он на нее.И глаза, и выражение лица! Я просто насмотреться на нее не могу!

— Еще насмотришься, — без энтузиазма пообещала я и добавила:

— Я рада, что она тебе нравится. Может, хоть это тебепоможет.

Елизавета Павловна тем временем знакомилась с моейквартирой. Причем делала она это со смаком, щедро отпуская хвалебныекомментарии. У меня даже появилось подозрение: уж не собирается ли она поселитьздесь молодых. Особенно ей понравилась гостиная, детище моего третьего мужа. Ябы даже сказала, его шедевр, потому что моя гостиная — это настоящеепроизведение.

Мой третий муж был директором завода, но голова и руки унего были на месте. Гостиная — это резьба по липе и зеркала, это мозаичные полыкаких-то невиданных пород дерева и хрустальный потолок с диковинной подсветкой…Все это существовало почти двадцать лет и было словно новенькое. Но это ужеблагодаря моим стараниям.

— Миша, взгляни, какой великолепный евродизайн, —воскликнула гостья, и я пожалела ее всей душой.

— Этот дизайн — ровесник Жанны, — с гордостью сказала я. —Мы тогда о Европе и слыхом не слыхали. Все, сделанное здесь, опирается надревние традиции русских мастеров.

— И вы уже много лет живете среди этой прелести? — изумиласьЕлизавета Павловна.

— Да, — согласилась я, — и уже много лет ее убираю. Теперь,правда, Жанна мне помогает. Она очень трудолюбива, — ввернула я, радуясь такойвозможности.

— Да, да, — рассеянно отозвалась Елизавета Павловна,переходя в другую комнату. — Миша говорил мне. Ах, какая прекрасная картина, —тут же восторженно воскликнула она, увидев мой портрет во весь рост, занимающийбольшую часть стены. — Кто эта прекрасная дама?

Мне стало обидно.

— Разве не видите? Я!

— Вы? — На лице гренадера в юбке появилось разочарование.

Я сжалилась над ней и сказала:

— Шутка. Разумеется, это портрет моей бабушки.

Елизавета Павловна с облегчением вздохнула и улыбнулась.Затем она внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Раз ваша бабушка, значит, прабабушка Жанны?

К такому повороту я не была готова, но пришлось согласиться.

— Ну, разумеется, — после легкой заминки ответила я. — Этопрабабушка Жанны.

— Оч-чень хорошо, — одобрила Елизавета Павловна и по-новомупосмотрела на Жанну. — Миша, ты слышал? Это твоя будущая родственница.

Миша и без того прирос к портрету, с удовольствием смотрелна юную меня, и в глазах у него были совершенно не родственные чувства.

«Дьявол, — подумала я. — Ведь собиралась быть толькотетушкой, а уже угодила в прабабушки. Чертов муж (второй). Приспичило емуписать меня в костюме знатной дамы».

— Так прабабушка Жанны, выходит, была дворянка? — с легкимнедоверием продолжила допрос Елизавета Павловна.

Я вспомнила, как нынче это модно и, не моргнув глазом,солгала:

— А разве вы не видите?

Гостья вперилась в портрет, будто там у меня та на лбу былонаписано, к какому роду-племени я, пардон, бабушка относится. Послепристального изучения портрета будущая свекровь повеселела.

— Вы знаете, — воскликнула она, обращаясь ко мне почти ужекак к своей подруге, — а ведь действительно есть легкое сходство с вами.

— Надеюсь, — скромно ответила я.

— Да, да, и Жанна тоже унаследовала некоторые черты, —продолжила Елизавета Павловна. — Ведь правда, Миша?

Он охотно согласился. Все были рады, только Жанна зарделасьот смущения. Бедняжка не привыкла врать. Надо подумать, правильно ли явоспитываю Саньку.

Елизавета Павловна, уже вполне довольная, ущипнула Жанну защечку и сказала:

— Крошка, а ты мила.

Я решила, что на этой оптимистичной ноте можно их приглашатьк столу.

Приглашение восприняли с энтузиазмом. Разогретые приятнымсообщением о дворянском происхождении невесты, гости захотели к духовной пищеприсовокупить что-нибудь посущественней. Слава богу, на столе было все. Все,что осталось от вечеринки. Мы с Жанной добавили к этому всего несколько блюд,но зато каких!

— Миша, — снисходительно бросила ему мать, — поухаживай заневестой.

Он ринулся выполнять приказание матери. Одной рукой взялсяза стул, другую положил на талию Жанны…

И комната взорвалась оглушительным визгом. Невестазакричала, словно резаная. Присутствующие содрогнулись. Бедного Мишу затрясло,как от электрического тока. У Елизаветы Павловны подогнулись колени, и онарухнула на стул. Я потеряла дар речи, онемела, но ненадолго. Секундой позже язавизжала не хуже Жанны, схватила ее за руку и с криком «все погибло!»поволокла на кухню, предоставив гостям возможность строить домыслы.

— Что случилось? — уже на кухне спросила я, быстро включаядуховку, сгребая с коробки крошки торта и высыпая их прямо на пламя.

— Не знаю, — прошептала Жанна.

— Как это не знаешь? Орешь и не знаешь? Она испуганнопокачала головой.

На бедняжке не было лица. Один страх.

— Миша ко мне притронулся и… Меня словно кипятком окатили.

— Плохо, — констатировала я, принюхиваясь, достаточно ли ужедымят крошки. — Придется показать тебя невропатологу, а то и психиатру. Тыслишком впечатлительная, возьми себя в руки.

Я попыталась погладить ее по плечу, но она опять вскрикнулаи прыгнула на другой конец кухни. Я окончательно расстроилась и посоветовала:

— Старайся пока держаться подальше от Михаила. И вообщесядешь рядом со мной.

Надо сказать, последнее событие сильно повлияло на меня. Надуше и без того скребли кошки. К тому же я с мучительным напряжением ждалавозвращения Евгения. Он мог вернуться в любой момент, и это не было бы приятнымсюрпризом.

Что ему взбредет в голову, знает только черт!

Тем временем крошки уже достаточно надымили. Я выключиладуховку, осторожно взяла Жанну за руку и повела ее в гостиную.

Гости в глубокой задумчивости сидели за столом. Было видно,что задумались они, услышав наши шаги, а до этого энергично делились соображениями.

— Чем-то пахнет? — потянула носом Елизавета Павловна.

Я этого и ждала, а потому со скорбным вдохновениемвоскликнула: