– Там служат палачи и ублюдки, – сказал Андрюша.

– Да, есть и такие, – сказал Агапкин, – но не все.Соотношение злодеев и обычных людей там примерно такое же, как было в Охранномотделении, в полиции, в любой полиции – английской, французской, немецкой.Другое дело, что в спокойное время, в здоровом государстве кроме силысуществует закон, юридическое право. А у нас нет.

– Это слова. Оправдать можно что угодно, – сказал Андрюша.

– И осудить тоже что угодно. Никогда никого не суди, Андрюша.Если совсем уж невмоготу, начинай с самого себя, – сказал Михаил Владимирович.

Андрюша ничего не ответил, встал и вышел. Няня, ворча, качаяголовой, положила на тарелку два пирожка, засеменила за ним следом.

В тот же день Федор встретился с Мастером. По случаю Пятогосъезда Советов Белкин явился в Москву.

Они шли по Тверской. После бессонной ночи у Агапкинаслипались глаза. Низкое серое небо превращало полдень в сумерки. Мимо сновалиредкие прохожие, публика в основном опрятная, спокойная. То и дело попадалисьнебольшие отряды вооруженных красноармейцев. Накануне съезда милиционеры,военные патрули гнали прочь нищих, проституток, пытаясь придать центру городаболее или менее пристойный вид.

– Конечно, с подселением комиссара история гадкая, – сказалМастер. – Никто не мог ожидать. Что ж, теперь препарата совсем не осталось? Никапли?

– Точно не знаю. Мы с Михаилом Владимировичем не успелипоговорить наедине. Слишком бурное было утро. Слишком много всего сразу.

– Да, скверно, скверно. Вам, Дисипль, следовало появитьсятам раньше.

– Я появился, когда мог. Надеюсь, теперь к ним никого неподселят? – спросил Федор, глядя вниз, на свои новенькие сапоги из мягкой кожи,на замшевые английские ботинки Белкина.

– Перестаньте, Дисипль, перестаньте. – Мастер похлопал егопо плечу. – Ну, так вышло. Виновные будут наказаны. Я не всесилен, вы должныпонять, такое время. Никто не гарантирован от ошибок и просчетов.

Он нервничал, хотя держался спокойней, чем обычно, ловкоперешагивал и обходил выбоины тротуара, заполненные зловонной грязью.

События развивались столь стремительно, что ему было не допрофессора Свешникова. Восставшие чехословаки взяли Владивосток, двигались кУфе и Иркутску. Вся Транссибирская магистраль, с ответвлениями на востоке, отПензы до Тихого океана, была под их контролем. В Ярославле поднял восстаниеСавинков. В Москве готовился левоэсеровский мятеж.

Федор знал, что Мастер завяз в большевистской авантюреслишком глубоко и назад для него пути нет. Более всего Белкина волновал сейчасвождь.

– Будьте внимательны, Дисипль, учтите, все держится толькона нем, если с ним ничего не случится, он расхлебает кашу. Только он сумеет,никто, кроме него.

– Он расхлебает, – нервно усмехнулся Агапкин, – непобрезгует, не поперхнется.

– Да, Дисипль, да. – Мастер взял его под руку и заговорилсовсем тихо: – Они кошмарны, как страшный сон. Но альтернативы им нет. Если бысуществовала сейчас в России реальная политическая сила, готовая и способнаявзять власть, она бы скинула их еще легче, чем они скинули правительствоКеренского в октябре прошлого года.

– Он врет даже своим, даже Дзержинскому, – прошепталАгапкин, – невозможно понять, что у него на уме.

– Идеи. Гениальные идеи. – Мастер легонько постучал пальцемсебе по лбу. – Вполне в духе великого Макиавелли. Ильич с этим автором нерасстается, постоянно перечитывает. Перед ним сегодня две насущные проблемы:конфликт с левыми эсерами и политическая переориентация Мирбаха. Начнем спервой. Эсеры и большевики весьма близки друг другу, они старые товарищи, и этоне позволяет покончить с ними обычными репрессивными методами. Но и терпеть ихвыходки невозможно. Авторитет их в народе все еще велик, они агрессивны идеятельны. Им скучно без борьбы, без накала страстей. Чтобы ситуацияразрешилась, нужен формальный повод.

– Но он уже есть. Они готовят мятеж и открыто заявляют обэтом.

– Совершенно верно. И тут возникает два варианта:предотвратить мятеж или дать ему свершиться. Как вам кажется, Дисипль, которыйиз них разумней?

– Разумней, конечно, первый. Но Ленину выгодней второй, –неуверенно произнес Агапкин.

– Ну-ну, договаривайте.

– Эсеры – противники Брестского мира и открыто заявили, чтоготовят ряд терактов против высокопоставленных немцев. Граф Мирбах вбольшевиках разочаровался. Сейчас в его распоряжение поступают огромные суммы,и он намерен направить финансовые потоки не большевикам, а их противникам.Убрать германского посла руками эсеров – значит решить сразу обе проблемы.

– Именно! – Мастер хлопнул в ладоши. – И заметьте, самомувождю ничего делать не надо, он чист и честен, к нему никаких претензий.

– Но я все-таки не понимаю, почему нельзя было прямо сказатьоб этом Дзержинскому? Зачем понадобилось выдумывать историю с утечкойинформации о переводе денег на личные счета?

– Это вовсе не выдумка. Это правда. Скажем так, частьправды, которую Ильич счел нужным использовать в разговоре с Дзержинским.Больное место Феликса – точка пересечения его личных финансовых дел и егорепутации бескорыстного революционера. Ильич гениальный психолог. Вы ведьзнаете, в ЧК эсеров более пятидесяти процентов, Феликс дружит с ними, и сам онбыл в числе противников Брестского мира. Психологически для него совсем непросто стать союзником Ленина в этом щекотливом деле. Он сомневается,колеблется, и вот, чтобы помочь ему принять правильное решение, Лениниспользует наиболее убедительные доводы. А информация, полученная от Глеба,никого не касается. Ключом к личному шифру посла владеет только один человек.Бокий. У Глеба Ивановича врожденный дар. Он находит ключи к любым шифрам. Но нетолько к шифрам. К человеческим душам, к потаенным мыслям.

– Да. Это я успел заметить, – хмыкнул Федор.

Позапрошлой ночью он встречался с Бокием под Клином, нанебольшой уютной дачке. Попивая крепкий чай, Глеб Иванович выслушал диалогЛенина и Дзержинского. Федор пересказал его в лицах, старался копировать не толькоинтонации, но и мимику, говорил долго, вдохновенно и сам не заметил, какувлекся игрой. Бокий молчал и смотрел на Федора, почти не моргая. Лицо егооставалось задумчивым, отрешенным, немного грустным. Когда он закончил, ГлебИванович трижды беззвучно сдвинул ладони, обаятельно улыбнулся.

– В вас, Федор, погибает талантливый актер. Впрочем, почемуже погибает? Лицедейство часть нашей профессии, едва ли не главная ее часть.

Возвращаясь в Москву в автомобиле по ухабистой дороге,Агапкин чувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку, отжали и повесилисушиться на сильном ветру.