– Только вооруженное восстание может спасти революцию! –кричала Спиридонова.

Федор наблюдал за лицом вождя. Ни растерянности, ни гнева.Добродушная хитрая усмешка. Вождь забавлялся, он даже иногда хихикал, как будтов зале звучали не обвинения в его адрес, а остроумные опереточные куплеты.

Федора мучил вопрос: догадывается ли эта истеричка,неутомимая Афина в пенсне, что Брестский мир не был глупой прихотью вождя?Немцы с шестнадцатого года вбивали в большевиков огромные деньги. Таким образомони разлагали вражескую страну изнутри, создавали максимально возможный хаос.

По мнению германского Генерального штаба, из всехполитических движений в России маленькая партия Ленина являлась самойэкстремистской и разрушительной. Немцы помогли большевикам прийти к власти, иполагалось расплатиться по счетам, заключить чудовищно невыгодный мирныйдоговор, отдать гигантские территории.

На переговорах в Брест-Литовске большевики отчаянноторговались, хитрили, тянули время. Терпение немцев лопнуло. Генерал ЭрихЛюдендорф, серый кардинал Генерального штаба, потребовал начать военное наступлениена Петроград и свергнуть этих жуликов. Войска восьмого германского армейскогокорпуса, размещенные в прибалтийских провинциях, получили секретный приказподготовиться к наступлению в направлении Ревель – Петроград.

Вот тогда и был подписан злосчастный договор, аправительство во главе с Лениным стало срочно готовиться к переезду изПетрограда в Москву, от греха подальше.

«Допустим, Спиридонова о немецких деньгах не ведает, – думалФедор, – допустим, ей кажется, будто все произошло само собой, благодарягероизму борцов и по воле народных масс. Но Дзержинский, Бухарин, они не могутне знать, на какие средства живет и побеждает их партия. Неужели искренне непонимают, что Брестский мир – услуга, от выполнения которой отказатьсяневозможно, ибо аванс получен колоссальный. Такие обязательства нельзя невыполнять».

Спиридонова дергалась, поправляла пенсне, волосы, бретельки,вытягивала руку, производила пальцами странные скребущие движения и, ужепокидая сцену, продолжала кричать о предательстве, лжи, лицемерии вождя. Вответ вождь весело похлопал ей и даже притопнул слегка каблуками.

Поднявшись на сцену, он окинул беснующийся зал насмешливымприщуренным взглядом, дождался не тишины, которая была сейчас невозможна, акороткой передышки между криками и ловко в нее вклинился.

– Товарищи! Время работает на нас. Обожравшись, империалистылопнут. В их чреве растет новый гигант! Он растет медленней, чем мы хотим, ноон растет, он придет к нам на помощь, и, когда мы увидим, что он начинает свойпервый удар, тогда мы скажем: кончилась пора отступлений, начинается эпохамирового наступления и эпоха победы мировой революции!

На последние три слова зал откликнулся мощной волнойодобрения. «Мировая революция» действовала безотказно, все сразу хлопали икричали ура.

Вождь тут же сменил тему и сообщил, что вовсе не обижалтоварища Спиридонову, это сказки, и негоже настоящим революционерам опускатьсядо сказок, а если кто опускается, то гнать надо таких в шею. Спиридонова что-тозакричала в ответ, но беснование зала заглушило ее осипший голос. Вождь опятьсменил тему, заговорил о хлебных излишках, потом почему-то о Корнилове,которого следовало сразу расстрелять, о слюнтяйстве интеллигентов, виновных втом, что Корнилова не расстреляли, и, не докончив фразы, вернулся к Брестскомумиру. Несколько раз повторил, что решение было единственно разумным и верным, ате, кто этого не понимает, безмозглые дураки.

Зал взорвался топотом и свистом. Казалось, маленькогоразгоряченного Ленина сейчас стащат со сцены и начнут бить. Но ему все былонипочем. Непонятно, каким образом его резкий голос заглушал чудовищный шум. Онклеймил германский империализм точно так же, как только что клеймили егопротивники Брестского мира. Он почти дословно повторял доводы самых жестокихсвоих оппонентов, но ни он сам, ни публика не замечали этого.

– У нас этот истекающий кровью зверь оторвал массу кусковживого организма. Но погибнут они, а не мы!

Зал Большого театра бесновался. На легендарной сцене, скоторой звучал голос Шаляпина, на которой танцевала Павлова, теперь стоялнекрасивый больной человек, маленький капризный буржуа, любитель европейскихкурортов, велосипедных прогулок, куриного бульона и домашних котлет, никогда незанимавшийся никаким полезным трудом. В анкетах, в графе «профессия», онскромно писал: «литератор». Что ж, пожалуй, да. Литератор. Он постоянно что-тосочинял. Многие годы, день за днем, час за часом, сотни тысяч фраз выходилииз-под его пера. Слог его был тяжел и вязок, как конторский клей.

У Федора закладывало уши, речь Ленина стала казаться емуревом штормовой океанской волны, воем урагана. Не было в этих звуках ни смысла,ни логики, только страшная сокрушительная мощь, справиться с которой никто несумеет.

На следующий день, 6 июля, вождь с самого утра пребывал вприподнятом настроении. Позавтракал плотно, с аппетитом. На вопрос командираотряда латышских стрелков, можно ли сегодня отряду в полном составе отправитьсяза город, праздновать национальный праздник Лиго, латышский День Ивана Купалы,ответил с добродушной усмешкой:

– Пережиток. Религиозная отрыжка, ну да черт с вами,езжайте, празднуйте.

Федор слегка вздрогнул. День начала мятежа был известенточно: 6 июля. Сегодня. Как же можно оставлять Кремль без охраны? Да, всепродумано, все под контролем, но мятеж есть мятеж, у эсеров вооруженные отряды.

Около четырех принесли телефонограмму: чехословаки взялиУфу. Вождь принялся ходить по кабинету, заложив большие пальцы за проймыжилетки. Через несколько минут поступило известие о смертельном ранениигерманского посла.

Первым явился Троцкий. Тряхнув пышной, промытой и надушеннойшевелюрой, причмокнув мясистыми губами, он произнес своим знаменитым густымбаритоном:

– Дела. На монотонность жизни мы пожаловаться не можем. – Ипогладил модную маленькую бородку. У него были тонкие, холеные пальцы, свежийманикюр.

– Очередное колебнутие мелкой буржуазии, – Ленин круторазвернулся на каблуках и рассмеялся.

Федор не понял, что значила эта фраза. Впрочем, она незначила ничего. В моменты сильного возбуждения из уст вождя иногда нечаянновыпрыгивали бессмысленные, непереваренные сочетания слов.

Вслед за Троцким возник Свердлов. Бледное тонкое лицо егоказалось романтически отрешенным. У него была нежная кожа, яркие черные глаза.

– Надо ехать в посольство, выражать официальныесоболезнования, – сказал он грустно и поправил чеховское пенсне на точеномносу.

– Погодите, как это будет по-немецки? – спросил Ленин.