его шагам. К тому, как он, наверняка, переодевается и принимает душ. Потом поднялся ко мне, и мы встретились взглядами. Он сразу все понял: я вернулась.

— Как ты себя чувствуешь? — слегка сдвинул брови к переносице.

В горле пересохло от волнения и от того, что я так давно не разговаривала.

Возмущаться и выяснять отношения сил не было, хотя у меня к нему сто один вопрос, и один из них: какого черта я у него в квартире и заботится обо мне он, а не Мейсон и мои родители? Когда он отпустит меня домой?

И главный вопрос к себе: хочу ли я того, чтобы он отпустил меня?!

— Как будто мне под кожу вогнали тысячу осколков, которые меня изуродовали, — голос дрожит, я отвожу взгляд. Кай садится рядом, легким движением руки заставляет меня взглянуть на него. Касается шрама на подбородке.

— Все заживет, — произносит он, глядя мне в глаза. Трудно прочитать его мысли, как и всегда, но взгляд обеспокоенный.

— Спасибо.

— За что? — его рука трогает меня за грязный (ох, черт) локон волос.

— За этот взгляд, — «будто я не лежу перед тобой грязная, потная, замученная, красная, в тысячах микро царапин».

Уголки его губ дергаются, и Стоунэм вдруг резко сдирает с меня одеяло. О Боже, опять он за старое… А я уж было подумала… понадеялась, что в нем есть что-то святое.

— Нам нужно помыть тебя, маленькая, — он подхватил меня на руки, прижав к своему крепкому телу. — Сегодня уже можно.

Кай спускает меня по лестнице, и я вижу его великолепные апартаменты. Замечаю картины на стенах, ударную установку в углу и большой домашний кинотеатр с круглым диваном. Не успеваю рассмотреть пространство в серо-бежевых тонах, как оказываюсь в просторной комнате, в который царит приглушенный свет. Вода в ванной уже набрана до краев.

Я чувствую в теле ужасную слабость. Не могу пошевелиться.

— Ты очень слаба из-за лекарств и стресса. Мышцы слегка атрофировались. Если ты будешь совершать резкие движения, они причинят тебе сильную боль. Поэтому успокойся.

— Ты собираешься раздеть меня? — Кай посадил меня на столешницу, и я тут же бессильно отклонилась на стену, понимая, о чем он говорит. Я действительно не могу нормально двигаться. Тело будто не слушается, каждая рука и нога словно тонну весит. — Кай, не надо. Я сама. Или отведи меня к родителям. Я хочу, чтобы это делала мама. Не хочу, чтобы ты прикасался ко мне.

— Леа, чего я у тебя не видел? — в этой фразе я узнаю Кая и в этой усмешке — тоже. — У твоих родителей небольшие проблемы. К тому же там ты не в безопасности. И ты хочешь, чтобы я прикасался к тебе. Всегда будешь хотеть.

Все тот же самовлюбленный ублюдок.

— Я уже говорила, что с тобой я не чувствую себя в безопасности.

— Ты лжешь, — спокойно произносит он, расстёгивая мою сорочку (которую, очевидно, нацепили на меня в больнице). — По крайней мере, сейчас.

И как ему удается всегда читать мысли?

Кай раздевает меня медленно, бережно. Не хочет причинить боль (Ты ли это, Кай Стоунэм???), но не боится дотронуться до самых порезанных мест на моем теле. Руки, ключицы, живот.

Я снова нагая в руках своего хозяина, но на этот раз все иначе. Он не смотрит на меня, как на кусок плоти, и в его глазах нет даже намека на похоть. Я даже не знаю, радоваться мне или нет.

Он скорее смотрит на меня так, как я всегда хотела, чтобы папа на меня смотрел.

Так отец смотрит на свою дочь, даже если все считают ее «гадким утенком».

Я лежу в ванной и снова ухожу в себя, обдумывая все это… он, может, действительно раскаивается за прошлое, но это не должно сбивать меня с толку.

Я же знаю, что это очередная игра. Хитроумный ход Кая — притвориться «белым и пушистым», чтобы следующий жестокий удар был более разрушительным. Он хочет снова стать для меня всем, чтобы его пытки имели для меня значение и причиняли боль.

Я смотрела на то, как руки Кая с плотными нитями из вен протирают в воде мое тело. Без всяких привычных грубых шлепков, прощупываний.

Так действительно купают маленького ребенка.

— Тебе пока нельзя использовать гель для душа, — нарушает молчание он. — Через дня три можно. Твое тело привыкнет, снова будет слушаться. Тебе нужно есть, отдыхать, но и не забывать двигаться. Ты можешь чувствовать себя, как дома. Завтра придет Анджелина.

Мое сердце пропускает удар.

— Она соскучилась по тебе. Да, я знаю, что вы общались, Лейла. Я знаю, что ты не раз наблюдала за мной и Энджи. Я чувствовал запах твоих духов. Всегда, — он смотрит мне прямо в глаза, его руки с губкой проходят по моей груди, и я не могу не почувствовать томление в низу живота в ответ на его движения.

Я, черт возьми, даже начинаю хотеть его. Нормальная реакция тела на мужские ласки. Но Кай… он спокоен.

Он не хочет меня?

— У Анджелины здесь отдельные апартаменты. Мне нужно уехать на три дня… о вас позаботится прислуга. Хилари будет помогать тебе.

— Хочешь воссоздать мой ад в своей квартире? — с презрением вырывается из моих уст, Кай глядит на меня, прищурив веки.

— А ты боишься или хочешь этого, Леа? — вопросом на вопрос отвечать не в его стиле, НО он опять попадает в точку.

Почему я позволяю ему прикасаться ко мне? Почему?! Неужели у меня совсем нет гордости…

Жалкая.

— Я хочу нормальной жизни. Без нападений. Без тебя. У меня только все начало получаться.

— Ты долго не могла устроиться на работу, — Кай медленно провел губкой по моим бедрам. Скользнул меж ними… и ничего. Он не стал меня лапать. Просто провел рукой, глядя в глаза, приготовившись внимательно меня слушать.

Губка оказалась на моем колене. Я хотела сжечь его взглядом, но не могла не испытывать ответной нежности к нему в этот момент.

Он заставил тебя отсосать у твоего друга прилюдно и снял это на камеру. Он долгое время насиловал тебя. Леа, не забывайся. Помни, кто он.

— Да, не могла, — внезапно ко мне пришло озарение. — Ты?!

— Я хотел, чтобы ты занималась любимым делом, — Кай пожал плечами. — Леа, не отказывайся от моих подарков.

— Прикосновения тех ублюдков и член — это тоже были подарки?!

Кай зарычал, губка замерла на моей голени.

— Я попробую тебе все объяснить, не раскрывая того, о чем должен знать ТОЛЬКО я.

У меня, наверное, ноздри раздулись от злости. Давай,