– Что мне кажется в нем особенно замечательным, капитанНоррис, так это его доброта. Я хочу сказать... он так занят, ему приходитсявыполнять столько важных дел, и все-таки он находит время с каждым поговорить.И у него такая славная манера подшучивать. Я никогда не встречала никого,похожего на майора Гэбриэла.

– В этом вы, пожалуй, правы, – заметил я.

– При таких выдающихся военных заслугах он ничуть незазнался и так же мил со мной, как и с кем-нибудь значительным. Он со всеми мил– ни о ком не забудет: помнит, чьи сыновья были убиты или служат теперь где-тов Бирме или еще в каком-нибудь ужасном месте И он всегда найдет что сказать иумеет подбодрить и рассмешить людей. Не знаю, как ему это удается.

– Наверное, он читал стихотворение «Если...» Киплинга, –сухо заметил я.

– Да! И, знаете, я уверена, что у майора Гэбриэла, как ни укого другого, «каждая неумолимая минута равна шестидесяти секундам нужныхдел»[10].

– Пожалуй, у него она скорее равна ста двадцати секундам, –сказал я. – Шестидесяти секунд Гэбриэлу явно не хватает.

– Мне хотелось бы лучше разбираться в политике... –задумчиво произнесла Милли. – Я прочитала все брошюры, но все равно не могуубеждать и уговаривать людей голосовать. Понимаете, я не могу ответить навопросы, которые они задают.

– О! Все это дело привычки, – успокоил я ее. – К тому жевыпрашивать голоса перед выборами, по-моему, неэтично.

Она смотрела на меня не понимая.

– Нельзя пытаться заставить людей голосовать против ихубеждений, объяснил я.

– О!.. Да, я, кажется, поняла, что вы имеете в виду.

Но мы ведь в самом деле считаем, что консерваторы –единственные, кто может покончить с войной и установить справедливый мир. Развене так?

– Миссис Барт! Вы просто великолепный маленький тори! Вы таки говорите, когда беседуете с избирателями?

Она покраснела.

– Нет. Я слишком мало знаю, чтобы вести разговор о политике.Но я могу сказать, какой замечательный человек майор Гэбриэл... какойискренний... и что именно такие, как он, важны для будущего страны.

«Ну что же, – подумал я, – как раз то, что нужно Гэбриэлу».Я посмотрел на вспыхнувшее серьезное лицо Милли с сияющими карими глазами иневольно подумал, не было ли тут чего-то большего, чем преклонение передгероем.

Словно отвечая на мою невысказанную мысль, Миллинахмурилась.

– Джим считает меня ужасной дурой, – сказала она.

– В самом деле? Почему?

– Он считает, будто я такая глупая, что ничего не смогупонять в политике... что все это вообще чепуха. И еще он говорит, что я совсемне могу быть полезной и если буду беседовать о людях, то все, с кем я поговорю,скорее всего проголосуют за кандидата от противоположной партии. Как выдумаете, капитан Норрис, это правда?

– Нет, – решительно ответил я.

Милли немного повеселела.

– Я знаю, что иногда я бываю глупа. Но это только, когда яперепугаюсь. Джим всегда может держать меня в страхе. Ему нравится, когда ярасстраиваюсь. Ему нравятся... – Она замолчала. Губы у нее дрожали.

Неловким движением она рассыпала нарезанные листочки бумагии заплакала. Заплакала горько, безутешно.

– Дорогая миссис Барт!.. – беспомощно начал я. Что, чертпобери, может сделать человек, прикованный к инвалидной койке?! Я не мог дажеуспокоить ее, дружески похлопав по плечу. Она сидела недостаточно близко. Я немог сунуть ей в руку носовой платок. Не мог, пробормотав извинения, удалитьсяиз комнаты. Не мог даже сказать:

«Я принесу вам чашку крепкого чая».

Нет, я должен был выполнять свою функцию, о которой добрыйГэбриэл так мило сообщил мне, ибо это единственное, что у меня осталось. Ятолько беспомощно произнес: «Дорогая миссис Барт...» – и выжидающе замолчал.

– Я так несчастна... ужасно несчастна... Теперь я вижу, чтоне должна была выходить замуж за Джима.

– О-о! Полно... Я уверен, все не так уж плохо, – продолжал ябормотать.

– Джим был такой веселый и ловкий. И так славно шутил. Онприходил к нам, когда надо было осмотреть лошадей. У моего отца была школаверховой езды. Джим чудесно держался в седле!

– Да-да, – промямлил я.

– И тогда он не пил так много – во всяком случае, если ипил, я этого не знала. Хотя должна была знать, потому что люди говорили мне обэтом. Говорили, что он слишком часто «заглядывает в рюмочку». Но знаете,капитан Норрис, я этому не верила. Этому трудно было поверить, правда?

– Вам просто не хотелось верить.

– Я думала, как только мы поженимся, он бросит пить. Яуверена, что он совсем не пил, когда мы были помолвлены... Уверена!

– Наверное, не пил, – подхватил я. – Мужчина все может,когда ухаживает за девушкой.

– Люди говорили еще, будто Джим жестокий. Но я и этому неверила. Он так чудесно ко мне относился! Хотя один раз я видела его с лошадью.Он потерял самообладание и наказывал ее... – Милли вздрогнула и закрыла глаза.– Я почувствовала... на какое-то мгновение я почувствовала, что все не так... исказала себе: «Если ты такой, я за тебя не выйду!» Забавно, правда? Я вдругпоняла, что он чужой... не мой Джим... Хотя ведь было бы странно, если быпомолвка из-за этого расстроилась, верно?

«Смешно» было явно неподходящее слово, но мы все-таки обарешили, что это было бы забавно и... хорошо для Милли.

– Но все прошло, – продолжала она. – Джим все объяснил, мол,что всякий может выйти из себя. Я и успокоилась. Видите ли, капитан Норрис, ядумала, что сделаю его таким счастливым, что он никогда не захочет выпивать ине будет выходить из себя. Поэтому я так хотела выйти за него замуж... мнехотелось, чтобы он был счастлив.

– Истинная цель брака заключается не в том, чтобы сделатького-то счастливым.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Но если вы любите, то прежде всего думаете о том, чтобылюбимый человек был счастлив, – возразила она.

– Это одна из форм самообмана, – сказал я. – И довольнораспространенная. По данным матримониальной статистики, она, пожалуй, приноситбольше несчастья, чем что-нибудь другое.

Милли продолжала удивленно смотреть на меня, и япродекламировал стихи Эмили Бронте, проникнутые печальной мудростью: