Гробыня, хмурая и недовольная, шла рядом с Гломовым.Настроение у нее было хуже некуда.

– Какая жалость, Гроттер ничего себе не сломала… Видел,как эта трусливая дура улепетывала от драконов?.. Чего молчишь, Глом, онемел?Так видел или не видел? – заявила она.

Неожиданно Гуня остановился, тяжело повернулся к Гробыне и,взяв ее за локти, приподнял. Носки Склеповой оторвались от земли.

– Слушай! Если ты еще раз назовешь Гроттер трусливой, язасуну тебя в твой пылесос! Ясно тебе? – прохрипел Гломов.

Склепова, не ожидавшая от Гуни подобного бунта, растеряласьи не нашлась, что ответить. Лишь когда Гломов поставил ее и ушел, Гробыняоправилась настолько, что сказала вслух:

– Ну, Глом… Я тебе это еще припомню! Ишь ты,жалостливый какой, сюси-пуси! Предал меня, гад ползучий!

Склепова уже почти дошла до Тибидохса, но спохватилась, чтоее пылесос остался на поле. Пришлось возвращаться. К тому времени драконбольноеполе опустело. Ушли даже джинны, загнавшие всех драконов в ангары. Гробыняоказалась одна на огромной белой равнине.

– Я так мучаюсь, так переживаю, а он… И главное, из-зачего! Из-за несчастной Гроттерши! Гуннио Гломини чертов! Ну ничего, доживем доэкзаменов! Засядешь ты у меня на четвертом курсе лет на тридцать… А там уж дажеу Сарданапала терпение закончится, – бурчала Склепова.

Снег падал крупными хлопьями, спеша замести все следы.Внезапно, как будто по чьей-то злой воле, весь снег на поле пришел в движение изавертелся, точно в миксере. Большая темная тень, словно сотканная из пурги,упала на Гробыню сзади. Склепова перестала бормотать и изумленно застыла.Ледяные змейки ужаса пробежали по ее телу. Она знала, что нужно обернуться, ноне решалась.

– Эй, кто еще там? Я спрашиваю, кто? А-а-а-аа!

Гробыня обернулась, и ее пронзительный, истошный,нечеловеческий визг разнесся по полю, заглохнув в метели…

Не очень поздно, не очень рано, а эдак часика в два ночисамый добрый (и, возможно, потому бывший) депутат Герман Никитич Дурневвозвращался домой из ресторана «Славянский базар». С ним рядом семенил хорошоподвыпивший Халявий, принудительно одетый в модный, недавно только от портногопиджак. Через каждые несколько шагов Халявию становилось грустно. Он опускалсяна четвереньки, оттягивал от шеи красный галстук и, всхлипывая, выл.

– Проклятый официант, он меня отравил! Он что-топодмешал в вино! А ты, Гоша, гад! Гад! У-у-у!

– Я не Гоша! Я Герман! – возражал директор фирмы«Носки сэконд-хэнд». Он держался преувеличенно прямо и, закрывая машину, долгопутался в двух кнопочках сигнализации.

– Хоть и Гриша, а все равно гад! Ну почему ты не далмне познакомиться с той… ик… манекенщицей? – возмутился Халявий,спотыкаясь на ровном месте.

– Ты едва ей до пояса доставал! – резонно сказалДурнев.

Родственничек бабы Рюхи гневно подпрыгнул.

– Но доставал же, доставал! А-а-а, тебе и возразитьнечего!.. А все потому, что ты завистник! Твоя жена… ик… крокомот… то есть…бегедил… опять не то… крокобегемотодил… О-о, в самый раз!

Дядя Герман побагровел.

– Не смей так говорить! Нинель была балериной! –вспылил он.

– В самом деле? Это она тебе сказала? А я былвеликаном! – захихикал Халявий.

Взбешенный Дурнев хотел схватить его за галстук, но неуспел. Оборотень вдруг закатил глазки и, упав носом в лужу, вдохновеннозабулькал. Перевернув Халявия, дядя Герман убедился, что тот крепко спит.

– Думаешь, я тебя понесу! И не жди! – сказалДурнев и… взвалил его на спину. Оставшуюся часть пути оборотень проделал наплечах у вельможного председателя В.А.М.П.И.Р.

Внизу, у лифта, дядя Герман встретил генерала Котлеткина,спешившего на чашку чая к секретарше. Недавно он отправил Айседорку в Амстердами теперь наслаждался свободой. Генерал остановился потрясти Дурневу руку,одновременно ловко спрятав под мышку толстую папку, которую держал в руках. «Опереводе солдат на одноразовое вегетарианское питание» – мелькнуло на корешке.Генерал Котлеткин был настоящий трудоголик. Даже ночами он не переставал думать,как ему еще облагодетельствовать армию.

– Как твое ничего? – спросил Котлеткин у Дурнева.

– Да вот носильщиком устроился. Пьяниц по домамразвожу, – хмыкнул дядя Герман.

Котлеткин равнодушно покосился на Халявия. Для негооборотень был чем-то вроде забавной обезьянки, которая еще и умеларазговаривать.

– Да, кстати, я хотел тебе кое-что предложить…Смотаешься наблюдателем на Ближний Восток? – спросил он.

– Да иди ты на фиг! Знаю я твоих «наблюдателей». Что я,мальчик, что ли, уран в чемодане таскать? – отвечал Дурнев.

Котлеткин захохотал. Дурнев за то его и любил, что сгенералом можно было не церемониться. Он был прост, как кувалда, и гуманен, какштык-нож.

Поднимаясь в лифте, дядя Герман придерживал ворочающегосяХалявия за ноги и грустно думал, что, возможно, оборотень прав. Его Нинель ужедалеко не балерина, да и характер у нее не становится с годами лучше. Тутживешь-живешь, вкалываешь, как шахтер, зашибаешь бабло, а она…

Ощутив внезапный прилив раздражения, дядя Герман пнулкабинку лифта, едва не уронив Халявия. Тот, впрочем, благополучно продолжалдрыхнуть.

Лифт остановился. В смутном настроении дядя Герман шагнул наплощадку, нашаривая в кармане ключи, и вдруг увидел на пороге небольшойстаромодный сундучок, обитый полосами железа. В сундуке явно что-топроисходило. То ли кто-то ворочался, то ли что-то тикало. В общем, наблюдаласьподозрительная активность.

«Ага, бомба! – почти обрадовался своей догадливостиДурнев. – Или ребенок Гроттерши от этого шустрого англичанина! В общем,одно из двух, и еще неизвестно, что хуже. С бомбой, во всяком случае, не будешьмучиться».

Решив осторожно открыть сундук, Дурнев присел на корточки и,набрав в грудь воздуха, повернул ключ. Забытый Халявий соскользнул у него сплеча и, стукнувшись носом об пол, проснулся.

– В меня что, стреляли? – ошалело спросил он.

– Угу, – подтвердил дядя Герман.

– Кошмар! Тогда я убит! – сказал Халявий и,покачиваясь, сел на полу.