Глядя на экран, я вдруг понял, что Тварь стала моей Тварью;я ее приобрел. Даже для семилетнего мальчика Тварь выглядела не оченьубедительно. Я тогда не знал, что это добрый старый Рику Браунинг, знаменитыйподводный каскадер, в костюме из латекса, но догадывался, что это какой-топарень в костюме чудовища.., и точно так же догадывался: он еще навестит меня вчерной лагуне моих снов и тогда будет выглядеть гораздо правдоподобнее. Онможет ждать в шкафу, когда мы вернемся домой; может затаиться в темной уборнойв конце коридора, от него будет нести водорослями и болотной гнилью, и он будетготов закусить маленьким мальчиком. Семь лет – возраст небольшой, но вполнедостаточный, чтобы понять: ты получаешь то, за что платишь. Ты владеешь этим,ты это купил, оно твое. Ты уже достаточно взрослый, чтобы ощутить, как внезапнооживает в твоих руках лоза, наливается тяжестью и поворачивается, указывая наскрытую воду.

Моя реакция на Тварь в тот вечер, вероятно, была идеальной,именно той, на которую надеется всякий писатель или режиссер, когда снимаетколпачок с ручки или крышку с объектива камеры: полнейшая эмоциональнаявовлеченность, не ослабленная никаким мыслительным процессом, а ведь выпонимаете, что, для того чтобы разрушить очарование, достаточно всего лишь заданногошепотом вопроса приятеля: “Видишь молнию у него на спине?"

На мой взгляд, только люди, работающие в этой области,понимают, насколько хрупко это впечатление и какое удивительное воздействие оноспособно оказать на взрослого читателя или зрителя. Когда Колридж писал о“приостановке недоверчивости”, мне кажется, он понимал, что недоверчивость,неверие – не воздушный шарик, который можно запустить в воздух с минимальнымиусилиями; оно обладает свинцовой тяжестью, и его нужно поднимать рывком.Разница между популярностью произведений Лавкрафта и Артура Хейли существуетпотому, что в существование машин и банков веря г все, но требуетсязначительное усилие, чтобы хоть на время поверить в Ньярлатотепа, СлепогоБезлицего или Воющего в Ночи. И когда я встречаю человека, который говоритчто-нибудь вроде “Я никогда не читаю таких книг и не смотрю таких фильмов,потому что этого не существует в действительности”, я этому человекусочувствую. Он просто не выдерживает веса фантазии. Мышцы его воображенияслишком ослабли.

В определенном смысле дети – идеальная аудитория для произведенийужасов. Парадокс заключается в следующем: слабые физически, дети снеобыкновенной легкостью справляются с тяжестью воображения. Они жонглируютневидимыми мирами – феномен вполне понятный, если вспомнить о том, с какойперспективы они смотрят на вещи. Дети искусно манипулируют с логикой приходаСанта Клауса в канун Рождества (он может спускаться по узким каминным трубам,уменьшаясь сам, а если камина нет, то есть прорезь для писем, а если и ее нет,то всегда есть щель под дверью), с пасхальным зайцем, Богом (рослый старец,старый, седая борода, трон), Иисусом (“Как, по-твоему, он превратил вино вводу?” – спросил я своего сына Джо, когда ему – Джо, а не Иисусу – было пятьлет; по мнению Джо, у Иисуса было нечто вроде волшебного “кулэйда” [79], понимаете?),с Рональдом Макдональдом, с Бюргером Кингом, эльфами Кибблера, Дороти иТотошкой, Одиноким Рейнджером и Тонто и с тысячью других аналогичных персонажей[80].

В большинстве случаев родители переоценивают своюспособность понимать эту открытость и стараются держать детей подальше отвсего, что связано со страхом и ужасом, – “Отнесено к категории “Пиджи” (илиДжи в случае со “Штаммом Андромеда” – The Andromeda Strain) [81], но,возможно, действие слишком напряженно для маленьких детей”, – как гласитреклама “Челюстей” (Jaws); по-видимому, такие родители считают, что позволитьдетям пойти на настоящий фильм ужасов все равно что принести гранату в детскийсад.

Тут имеет место один из странных эффектов смещения: людизабывают, что процесс роста заключается в том, что дети моложе восьми летспособны испугаться чего угодно. В подходящем месте и в подходящее время детибоятся собственной тени. Рассказывают о четырехлетнем мальчике, которыйотказывался ложиться в постель без горящей лампы. Родители в конце концовпоняли, что он боится существа, о котором часто говорил отец; существомоказался вечерний бейсбольный матч с искусственным освещением [82].

В свете этого кажется, что даже фильмы Диснея представляютсобой минные поля ужаса, а те мультфильмы, которые, по-видимому, будутдемонстрироваться до конца времен, хуже всего [83]. И сегодня встречаютсявзрослые, которые на вопрос о том, что в детстве показалось им самым страшным,ответят, что это те сцены, когда мать Бемби убивает охотник или когда Бемби сотцом убегают от лесного пожара. Другие кадры диснеевских фильмов, которые дляних сравнимы с ужасом обитателя Черной лагуны, это марширующие метлы, вышедшиеиз-под контроля в “Фантазии” (Fantasia) (на самом деле для маленького ребенкаистинный ужас ситуации – подразумеваемые отношения отец – сын междуМикки-Маусом и старым колдуном; метлы все приводят в полный беспорядок, а когдаколдун/отец вернется, последует НАКАЗАНИЕ… Такая сцена вполне может вызвать уребенка строгих родителей приступ ужаса); ночь на Лысой горе из того же фильма;колдуньи из “Белоснежки” (Snow White) и “Спящей красавицы” (Sleeping Beauty),одна с соблазнительно красным отравленным яблоком (а какого ребенка не приучаютс самого младшего возраста бояться яда?), другая со смертоносным веретеном; такможно продолжать до относительно безвредных “Ста одного далматинца” (OneHundred and One Dalmatians), в котором выступает внучка диснеевских фильмов 30– 40-х годов – злобная Корнелия Де Вилль, с костлявым, отвратительным лицом, громкимголосом (взрослые иногда забывают, как пугаются дети громкого голоса даже своихродителей) и зверским планом убить всех щенят-далматинцев (настоящих “детей”,если вы сами ребенок) и пошить из них шубы.