несли вахту у палаты Исабель. Я – в синяках, с опухшим лицом, разбитыми губами, пластырем на носу и ватными тампонами в ноздрях. Рядом со мной заснула женщина, кормившая ребенка грудью; капельки молока стекали с ее соска и падали на младенца. Я пялился на грудь, пока кто-то не разбудил женщину и не попросил прикрыться.

Хулиан приблизил ко мне лицо и зашептал, чтобы ни Хесус, ни его бабушка, сидевшая в нескольких шагах, не могли услышать. Я посмотрел на брата, который из ребенка превратился в подростка. Он говорил, глядя мне в глаза, чего почти никогда не случалось.

– Я услышал, как ты разговаривал с Рамоном, и предупредил наших родителей.

Его голос, которым он так редко пользовался в детстве, изменился, потерял переливчатый, неустойчивый тембр.

– Я сообщил, что за ними придут.

– Зачем?

– Потому что не хочу, чтобы они попали в тюрьму. Я хочу, чтобы они умерли.

* * *

Пока мы были в больнице, полиция задержала Сальвадора Мартинеса Ньевеса, и Рамон отправился в застенки Шестого отделения прокуратуры, намереваясь присутствовать при даче показаний. Он слышал, как Мартинес громко заявлял, что отказался работать с моей матерью в первый раз, когда его вызвали. По его словам, он более трех лет доставал из канализации «нелегального роддома» маленькие черепа, ноги, руки и внутренности. Сантехник обвинил Исабель в соучастии и в убийстве детей наравне с Фелиситас.

* * *

Около десяти вечера для допроса Исабель явились агенты Эдуардо Гутьеррес и Хосе Акоста, чье имя я позже использую в своих произведениях. В палате помимо меня присутствовали мать Исабель, Хесус и Хулиан. Я не отходил от изножья кровати, не смея заговорить с Исабель, прикоснуться к ней, и глядел на ее заплывший, красновато-багровый глаз. Рану на скуле зашили, по смуглой коже расходились кровоподтеки, разбитая верхняя губа, потемневшая от запекшейся крови, распухла. Исабель, накачанная болеутоляющими и седативными препаратами, тяжело дышала и стонала в беспокойном сне.

– Похоже, вы кое о чем нам не сообщили, – сказал агент Гутьеррес, входя в палату.

Я покачал головой. На них были те же бежевые костюмы, галстуки и коричневые фетровые шляпы, в которых они допрашивали меня, – их форма. Через год эти двое поймают Гойо Карденаса, Душителя из Такубы[20]; на фотографиях, опубликованных Рамоном в «Ла Пренсе», они будут выглядеть так же.

– Кем вы приходитесь этой женщине?

– Мы с ней живем, – вмешался Хулиан.

– В настоящее время сеньора не может ответить ни на один из ваших вопросов. Неужели вы не видите, в каком она состоянии?

В комнату решительным шагом вошла Эухения Флорес, работодательница Исабель. Протиснувшись между агентами, она подошла к кровати, взяла Исабель за руку и поправила волосы, падавшие ей на лицо. Мать Исабель связалась с ней во второй половине дня, сообщила о произошедшем и сказала, что у нее нет денег на покрытие больничных расходов.

Эухения Флорес резко выделялась на общем фоне своим внешним видом: высокие каблуки, пастельно-розовое платье, безупречная прическа, длинные накрашенные ногти на скрещенных на груди руках. Она повторила агентам, что Исабель работает у нее.

– Сеньора, при всем уважении, мы должны проверить слова Сальвадора Мартинеса Ньевеса.

– В данное время это противоречит здравому смыслу и неуважительно по отношению к пациентке, прошу вас уйти. Мой муж – конгрессмен Рамиро Флорес, друг президента Авилы Камачо. Не вынуждайте меня сообщать ему.

– Сеньора, мы можем задержать и вас, чьей бы женой вы ни были, – пригрозил Гутьеррес.

В этот момент появился лечащий врач Исабель и приказал покинуть палату всем, кроме членов семьи. Мать Исабель и Хесус остались. Мы с Хулианом и Эухенией Флорес вышли в коридор и дежурили там, пока агенты не удалились.

Эухения Флорес взяла меня под руку и повела к выходу. Я шел, не сводя глаз с ее туфель, не смея взглянуть ей в лицо; она приподняла мою голову за подбородок.

– Не рассказывай обо мне, пожалуйста. Никогда не говори, что я приходила к твоей матери.

Я покачал головой.

– Поклянись!

– Клянусь, – прошептал я будто чужим голосом.

– Я верю твоему слову. Как только Исабель выпишут, отвезу ее к себе, там ее не потревожат.

Эухения Флорес села в машину с шофером; когда та отъезжала от тротуара, упала первая капля дождя, который не прекращался всю ночь. До сих пор помню размеренный стук на подоконнике за окном палаты Исабель – кап, кап, кап, кап…

17

Убийство

Четверг, 29 августа 1985 г.

Время неизвестно

Они присели помочиться на тротуаре, у стены за углом мотеля. Задрав до талии мини-юбки, спустив до щиколоток кружевные трусы – то, что от них осталось. Лужа под ними растекалась, пока не намочила каблуки, на которых девушки едва могли стоять. В поисках укромного места – стыдливость все-таки возобладала над опьянением – они попытались спрятаться на темной улице без фонарей. Клаудия морщилась от боли между ног, жжения во влагалище и на половых губах. Из-за темноты она не видела окрашенную в красный цвет мочу. Ручеек, стекающий по наполовину разрушенному или наполовину построенному тротуару, уносил с собой ее девственность. Девушка выросла в тени ревностной католички-матери и жестокого отца-алкоголика, которому не смела перечить.

Обе подруги держались за стену, чтобы сохранить равновесие и не упасть в собственную мочу. Клаудия Косио – с большим усилием из-за боли.

Они не знали, где находятся: алкоголь затуманил способность ориентироваться в пространстве с тех пор, как они вышли из ресторана и сели в «Гранд Маркиз» Умберто Франко, велевшего шоферу ехать в мотель «Лос-Прадос» на окраине города. Хотя, возможно, не только алкоголь помешал им узнать шоссе на Идальго, а еще объятия и слюнявые поцелуи мужчин, державших головы девушек за волосы, чтобы сломить сопротивление.

* * *

Когда они подъехали к мотелю, водитель вышел из машины и опустил черную рольставню гаража, спрятав автомобиль и пассажиров. Мужчины шли нетвердым шагом, неся по бутылке текилы в одной руке, а другой поддерживая девушек – те едва могли стоять на ногах.

В комнате для любовных свиданий была только одна кровать, от которой до сих пор исходил запах предыдущей пары.

Мигель Переда разливал текилу из горлышка бутылки прямо в рот каждому, считая до пяти, пока текла прозрачная жидкость. Когда подошла его очередь, он заявил, что дома ему полагалась бы двойная порция, и Летисия с Умберто Франко считали до десяти.

– Улыбочку, – сказала Летисия, достав из сумки «Поляроид», и, с трудом сохраняя равновесие, сняла Умберто Франко, Мигеля Переду и Клаудию Косио