так хорошо не было. Она поняла, что за время аборта, брака, выкидыша, развода ни разу не почувствовала того, что случилось у неё с Адольфо. Галя впервые ощутила себя желанной женщиной, ощутила, насколько живое и отзывчивое у неё тело, почувствовала, каково это – быть в такой степени близости к мужчине, и не сразу поняла, что эти яркие ощущения подменили ей иную подлинную близость.

С Адольфо ей было хорошо не только один раз, а каждый раз, когда у них был секс. Если учесть, что гостил он две недели, столько же раз Гале было хорошо. Четырнадцать. И это минимум: иногда случалось и утром, и вечером. То есть скорее двадцать. Двадцать прекрасных волнующих «хорошо». И ещё как.

В общем, Галя влюбилась.

Дальше всё произошло очень быстро. Туристическая виза, переезд, центр Италии. Чуть ниже Тосканы. Маленький городок, скорее деревня. Бар, почта, церковь и муниципалитет. Всё остальное в городе побольше.

Зато красота невероятная. Виноградники, оливковые рощи и затянутые всегда разной дымкой холмы. Смотрела бы и смотрела.

Адольфо работал на местной фабрике, в десяти минутах езды от дома. На обед всегда приезжал домой. Галя прилежно готовила: сначала супы варила, но потом перестроилась и освоила разные виды макарон, здесь называющихся пасташутта. Язык Галя особо не учила, Адольфо сказал, чтобы она не волновалась, он будет её всем необходимым обеспечивать. Зачем ей работать? Кормил вкусно, покупал, что просила.

Скоро они поженились, а через два месяца Галя забеременела. Она не верила своему счастью, ведь гинеколог в России поставил неутешительный диагноз. Сказал, что после аборта и выкидыша шансы забеременеть были невелики.

Роды оказались тяжёлыми, её заштопали вдоль и поперёк, какие тут слияния. Адольфо бесился. Бывало, она лежит кормит дочку, он сзади пристраивается. Нет, говорит Галя, не надо, не зажило ещё. Приходилось всё равно его порадовать, но по-другому.

Дочка отнимала всё Галино внимание, она и сама поесть не успевала, не говоря уже о том, чтобы ему обед готовить.

Однажды он приехал, а она дочь кормит.

– Ты что? Ничего не приготовила?

– Прости, у Беатриче колики, всю ночь не спала, я прикорнула, вот только встала, – оправдывалась Галя.

Адольфо нервно бахнул кастрюлю на огонь, хлопнул шкафом, достал спагетти. Вынул из холодильника соус. Когда поел, то рыгнул, подошёл к ней, взял за подбородок и сказал:

– Чтобы это было в последний раз. Обед готовить – твоя обязанность.

Первый раз Адольфо ударил Галю просто потому, что та сказала: «Пора мне на работу». Беатриче было два года. Они обедали, и он вдруг дал ей подзатыльник. Подзатыльники не были для неё в новинку, в детстве прилетало от отца.

От итальянца она, правда, не ожидала. И судимости его не ожидала. В его интернет-анкете про судимость написано не было.

Сестра Адольфо разболтала. Оказывается, он сидел пару раз, первый – за кражу, второй – за побои.

Поэтому, когда он выкрикивал иногда «я тебя убью», она верила. Верила, что он мог и правда её убить.

А ещё он произнёс тогда ту фразу, которая время от времени всплывала в её памяти: comandare meglio di trombare. «Командовать лучше, чем трахаться». Хотя последнее продолжал делать исправно, всегда доставляя то самое наслаждение, о котором Галя стеснялась вспоминать.

После подзатыльника больше не бил. Унижал. Говорил, что Галя тупая, ничего не понимает.

Угрожал, что отнимет у неё ребёнка. Она боялась. Она поверила. Она полностью от него зависела. Не работала, языка особо не знала. Знакомые были, но он запрещал ей с ними общаться. Или разрешал, но в его присутствии. Он запрещал говорить с Беатриче на русском. Но она всё равно продолжала, когда тот был на работе.

Галя хотела уйти, даже повод нашёлся. Однажды Адольфо вернулся поздно, на рубашке след от губной помады, сам весь в аромате духов.

Тогда она набралась смелости и выпалила, что раз у него другая женщина, то лучше, если они с Беатриче уедут домой. Он толкнул её со всей силы, а когда она упала, двинул ногой в живот, подбежавшую дочку откинул, как котёнка, та ударилась о стену и заплакала.

Именно тогда, когда Беатриче завыла, когда Галя увидела, как потекла струйка крови по маленькой губе, она ринулась со всей мочи к окну, открыла и начала орать «помогите», «aiuto» – одно из немногих слов, которые всё же выучила. Она кричала так, что следующие три дня не разговаривала, голос пропал. Она кричала так сильно, что через пять минут в дверь стучали соседи. Когда Адольфо открыл, она выбежала из дома в чём была с Беатриче на руках. Адольфо пытался её остановить, но дорогу перегородил здоровый сосед. Гале просто повезло. В больнице оказалось, что у неё переломаны рёбра, медсестра удивилась, как она могла бежать и не чувствовать боли. Галя не чувствовала.

Она очень хотела выжить. И спасти дочь.

В больнице к ней подошла тихая женщина и спросила на русском, бьёт ли её муж. Галя рассказала всё как есть. Тогда женщина сказала, что она работает в ассоциации, каких в Италии было много по всей стране, и помогает таким, как Галя. Надо было заявить в полицию, а дальше она попадёт к ним в опеку.

Тихую женщину звали Марией, она жила в Италии давным-давно, говорила без акцента и была социальным работником.

– Мою мать забил до полусмерти отец. И нас бил. Я из России.

Она же рассказала тогда про «кодиче россо», что как только полицейские получают сигнал о домашнем насилии, они обязаны реагировать и опекать жертв. Случалось это и с итальянками.

Домашнее насилие не имеет национальности.

Галя и Беатриче попали в Casa rifugio, самое первое убежище, куда определяли женщин. Их поселили в маленькой, но опрятной комнате. Телефон забрали, чтобы муж не дай бог не нашёл. Каждая из них должна была подписать бумагу о неразглашении тайны. Никто не должен был знать, кто здесь живёт, не должен был раскрывать адрес. Персонал в том месте был очень милым, приветливым. Они пробыли там несколько дней. Пока их не отправили в то первое место в чистом поле, а потом по счастливой случайности не перекинули в Милан.

– То есть там, где ты сейчас, третье по счёту место, да? – уточнила Анита.

– Да, третье место… и надеюсь, что последнее…

* * *

Анита сидела в метро, уткнувшись лбом в стекло. Поезд проносился сквозь туннели, а в голове крутились мысли. Социальные работники, casa famiglia. Катина школа. Надо что-то делать с этим всем… И Катя… больше она не писалась,