– Я была замужем чуть больше года назад. Мой муж скончался.

– О, мне так жаль, – выразила сожаление доктор Талко, делая пометки в своем листе. – Как у тебя дела?

– Обычно, не лучше и не хуже.

– Как долго ты прожила с мужем?

– Я знала его с пятнадцати лет.

Доктор Талко медленно кивнула:

– Да, долгая история.

– Так и есть, – согласилась Эвви и откашлялась.

– Значит, за последний год или около того ты была физически здорова? А как у тебя со сном? Ты хорошо спишь?

Она подумала о своей бутылке Зизикила[93] и о снах, в которых Тим ходил по дому и о чем-то кричал. Эти сны появлялись каждые две недели, а иногда и чаще. Иногда в ее снах Тимоти был в своем белом халате. Иногда появлялся Дин. Она подумала о том, как лежала в темноте на полу своей спальни, и о том, как ей хотелось бы сейчас полежать одной на ковре в квартире.

– Да, – наконец произнесла она, – я сплю хорошо.

– А как твое состояние в целом? Чувствуешь ли обычную бодрость?

– Да, все как обычно, – ответила Эвви, немного выпрямляясь в кресле.

– Ты уже обращалась к врачу по поводу своего здоровья?

– Нет. Мне помогали друзья и домашние. Это все, что мне действительно было нужно. – Она начала перекатывать пальцами край свитера. – Я действительно не хочу тратить все свое время на размышления о муже, о браке и обо всем остальном. Все это слишком сложно, так что я пытаюсь выкинуть это из головы. Вот почему я хотела бы помочь моему другу чувствовать себя лучше.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что твой брак был сложным? Ты можешь немного пояснить?

Эвви прищурилась, разглядывая диплом доктора, висевший на стене.

– Нет, не совсем так, – задумалась она. – Это был обычный брак и обычные трудности.

– Понятно, обычные брачные дела, – повторила доктор. – Как давно ты его знаешь? Ну, друга с синдромом Сакса?

– На самом деле он мой арендатор. Он снимает часть моего дома, переехал туда пару месяцев назад.

– Понятно. – Доктор Талко заглянул в свои записи. – Итак, позволь мне сказать вот что. Иногда люди, которые приходят в мой кабинет, говорят: «Я в кризисе, мне нужна психотерапия». Но оказывается, что им больше всего нужен друг. И я объясняю им, чем психотерапия отличается от дружбы. Во-первых, все свободны в выборе друзей. Ну, это в идеале. Так что я не друг.

– Окей. Вы хотите сказать, что я набиваюсь к вам в друзья? – спросила обескураженная Эвви, уже не понимая позиции врача. – Вы думаете, что я прошу одно, а думаю о другом? Я имею в виду… Без обид.

Доктор Талко улыбнулась:

– Конечно же нет. Я всего лишь хочу сказать, что психотерапевты – не друзья, а друзья – не психотерапевты. А это значит, что ты не можешь стать психотерапевтом для своего питчера.

Доктор Талко сделала паузу, чтобы посмотреть, поняла ли это Эвелет, и, похоже, пришла к выводу, что нет.

– Если у него есть проблемы и ему нужна поддержка, тогда ты можешь быть его другом, что, похоже, ты и делаешь. Но если ему нужен врач, ему придется самому прийти к нему. Ты не сможешь оказать ему такую помощь, поскольку ты его друг. Это остается неизменным, сколько бы я ни рассказывала дальше о борьбе с беспокойством.

– Я не думаю, что я пыталась заменить ему врача.

– Это не так уж плохо. Поверь мне, ты не первый человек, которому пришла в голову такая идея. Люди приходят и хотят, чтобы я исправила парня или подругу, или родителя, или ребенка. И я даю им тот же ответ, что и тебе.

– Что именно?

– Психотерапия похожа на зубную щетку. Ты не можешь использовать ее ни для кого, кроме себя.

– Подожди! – невольно соскочила на «ты» Эвви. – Ты не хочешь мне помочь?

Возможно, Эвви это показалось, но она была готова поклясться, что доктор Джейн Талко вот-вот рассмеется в голос.

– Я не отказываюсь. На самом деле я думаю, что мы вместе можем многое сделать и это поможет лично тебе больше, чем ты думаешь. Но я бы хотела поговорить о тебе. Потеря мужа, особенно в таком возрасте, это серьезно. Большинству людей, по моему опыту, потребовалась бы большая помощь, чтобы справиться с таким ударом. А сложный был брак или нет, это уже не так важно. Главное, что он был.

Ее голову так сжало, что, казалось, вывернет наизнанку. Но хуже были воспоминания. Эвви еще не забыла, как она рыдала в рубашку Энди почти две недели после того, как он привез ее домой из больницы. Ее состояние больше походило на глубокое истощение, чем на горе, которое доктор, казалось, хотела извлечь и препарировать. Это было самым последним, о чем она хотела с кем-либо говорить.

Эвви решительно встала:

– Спасибо за совет, доктор. Я обещаю, что сохраню вашу визитку.

Доктор тоже встала и протянула руку, как будто собиралась положить ее на руку Эвви, но не положила.

– Ты можешь остаться, чтобы хотя бы закончить встречу? Я хочу помочь, если смогу.

– Я так не думаю, но спасибо, что выслушали.

Эвви взяла свою сумку, надела пальто и закрыла за собой дверь кабинета. Сев в машину, она тут же достала телефон. Это был момент, чтобы написать кому-то и рассказать о докторе, который не слушал ее, превратив все в какое-то интервью Барбары Уолтерс[94], направленное на то, чтобы заставить Эвви плакать. Ей словно был нужен человек, имевший отношение к вопросу о вдовстве.

Она сидела с телефоном в руке и слушала, как по ветровому стеклу начинает стучать не то дождь, не то снег. Через несколько минут она положила телефон обратно в сумку и завела машину.

Примерно за неделю до Рождества, спрятавшись в доме, подальше от ледяного ветра, который время от времени заставлял дребезжать оконную раму, Дин и Эвви растянулись в клубных креслах и пили неразбавленный бурбон. Дин безвольной кучей лежал в кресле, положив длинные ноги на кофейный столик, а Эвви сидела боком, согнув колени на толстом подлокотнике кресла и чувствуя себя совершенно пьяной.

– Эх, почему Рождество каждый год? – спросила она.

– К чему такие вопросы? – удивился Дин с улыбкой.

– Я думаю, что это очень справедливый вопрос. – Она опрокинула остатки бурбона в рот, крякнув и проглотив крепкий напиток.