– Как вам этот малец, а? – проговорил господин М. с каплей восхищения в голосе.

– Сейчас не время обсуждать его, дружище. Да и к тому же ты знаешь, что я не выношу твоего общества.

– Как и я твоего, – ответил господин М., и они оба рассмеялись.

– Ну что ж, Дима, – говорил старик, – пришло время заканчивать с тобой. Я уже насладился твоей болью и страданиями, так что пришло время полностью сокрушить тебя и завладеть твоим телом и разумом!

– Чур мне голова, – беспечно воскликнул господин М.

– Помолчи ты. Не видишь, что ли, что у нас тут важное дело. И так, дорогой Дима. Я хотел бы принести извинения за весь нанесённый тебе физический и моральный ущерб и, к моему превеликому сожалению, попрощаться с тобой, пожалуй, что навсегда. Пора закончить это грязное дело.

Дмитрий понимал, что очень скоро ему придёт конец. Он знал, что необходимо действовать именно в эту минуту, именно сейчас и не позже. Однако он не мог. Тело не хотело его слушаться, сломанная рука висела будто на ниточках, левая нога также была сломана, а правая, как мы помним, была оторвана ещё во время Варшавского отступления.

Вдруг что-то промелькнула в голове Дмитрия. Он вспомнил о друге, который ждал его где-то там, в настоящем мире. Он вспомнил тот день, когда только встретил своего друга, как они вместе воевали против осман, как разбили их в Фессалониках, как вместе с командиром праздновали победу…

Внезапно какой-то камень упал с души Дмитрия. Он почувствовал, как силы прибывают в его руках, как кошмарная боль, преследовавшая его с момента последней встречи со стариком, куда-то уходит. Сержант почувствовал, как уста его размыкаются и как он снова может говорить, дышать и радоваться своей, хоть и тугой жизни. Почувствовав всё это, Дмитрий приподнял голову и сказал:

– Да что ты можешь сделать мне, старик? Что ты можешь мне противопоставить? Тебя даже не существует в этом мире, ты просто воплощение моего разума, пытающееся как-то навредить своему хозяину, само не ведающее, зачем тебе это надо. Ты никогда не узнаешь, что такое истинная человеческая любовь или дружба, а я знаю! И это не позволит моей ярости и гневу победить и взять вверх надо мной. Ты жалкое создание, не имеющее цели своего существования, не имеющее представления о настоящей людской жизни, и ты можешь сломать моё тело полностью, но мою душу, моё сердце ты никогда не сломаешь! Я не настолько жалок и слаб, чтобы сдаваться на растерзание самому себе! О да, ты прав, я грешник, убийца и, возможно, уже псих, однако моё сердце ещё не окаменело до конца, моя душа ещё не сгнила взаперти, как ты, а моя жизнь имеет и цель, и смысл, и будущее! Так что даже если ты захочешь сейчас закончить весь этот пустой трёп, то сделай это быстро, чтобы я поскорее избавился от своей позорной жизни, наполненной горем, срамом и страданиями!

Услышав это, старик вдруг замер на месте, не способный пошевелится. Лицо его побледнело так, что стало похоже на бетонную статую, а волосы поседели ещё сильнее, чем раньше. Он попытался сломать Дмитрию ещё одну руку, однако какая-то неведомая сила загоняла в угол уже его, а Дмитрия наоборот отпускала, высвобождая его руки и ноги из дьявольского плена извращённых фантазий старика.

Наш мир

Доктора стояли над телом Дмитрия, продолжавшим биться в конвульсиях и дрожать каждые полминуты. Сержанта, казалось, уже невозможно было спасти. Не один препарат не действовал на него, а все инъекции были бесполезны.

Главный врач сидел поникший рядом и с горечью смотрел на умирающего пациента, с которым провёл почти 6 лет, ухаживая за его здоровьем и состоянием. В его голове проносилось много разных мыслей: о том, как сообщить Виктору о смерти его лучшего друга, о том, что доктора верно уволят из-за смерти пациента и о том, что вообще станет дальше со страной, хоть последняя и не была связана с неминуемой смертью сержанта.

– Выйдите из комнаты, пожалуйста, – сказал доктор, обратившись к своим коллегам, – мне надо побыть одному.

Трое врачей-ассистентов поспешно удалились из комнаты, перешёптываясь по дороге о том, что же станет с пациентом и с главврачом.

– Скажи мне, Боже… – проговорил главврач, сидя в комнате перед Дмитрием, тело которого продолжало периодически биться в жутких конвульсиях, – есть в мире справедливость? Скажи мне, Христа ради, почему те, кто пал, защищая свою родину, свой дом, должны так по-скотски умирать в палате, пуская слюни изо рта, видя перед глазами последние секунды своей жизни? Скажи, Боже, почему не дано им встретится со своими матерями, детьми и друзьями? Почему не дано им встретится со своей любимой, не дано в последний раз её обнять и поцеловать на прощанье, чтобы она хотя бы знала, что мужчина, которого она любила, погиб не как трус или какое чмо, а как человек, отдавший жизнь за землю своих дедов, дом своих отцов и будущее своих детей? Скажи мне, Господи, за что караешь ты таких людей и почему они уходят так быстро и безвозвратно? За что ты мучаешь их близких и любимых людей, за что убиваешь в их сердцах последнюю надежду и «вознаграждаешь» такой скотской смертью? Да разве же они заслуживают такой кончины? Разве их жизнь была прожита зря? Понапрасну? Или быть может они не заслужили хотя бы героической гибели, да почтения их памяти и славной жизни? Ведь о них вскоре все забудут. Забудут и друзья, и любимая, лишь мать с отцом будут помнить вечный подвиг своих детей, о котором может и не будут ничего знать. Боже, да разве это миром можно назвать, когда отцы хоронят своих детей?! Когда матери сидят над могилой неизвестного героя и вытирают горькие слёзы?! Господи, знаю я, что не твоя в этом вина, но скажи мне, за что?!

С этими словами доктор вскочил со стула и пнул его ногой так, что тот отлетел к стене и разломился на две части, разбив также цветочный горшок, стоявший у стены уже несколько десятков лет. Постояв немного в комнате, главврач не выдержал жуткого зрелища мук и страданий его пациента, поэтому развернулся к двери и уже было собирался уходить, как вдруг услышал, что мало по малу пациент начинает успокаиваться, кровать больше не скрипит, а тело сержанта не дрожит. Тогда врач обернулся и увидел, что пациент молча и спокойно лежал на кровати, закрыв глаза, абсолютно не шевелясь.

– Господи Боже, неужели всё совершилось