что у меня осталось в памяти от ее лица, – беспорядок из разрозненных деталей, которые я не мог сложить в общую картинку.

Я положил шейное кольцо на стол, рядом с замученной коной, которую моя сестренка переделывала в манекен. И наклонился, чтобы наконец увидеть ее лицо, в самый последний раз. Она повернулась ко мне, завеса волос качнулась в сторону.

Окровавленная плоть, разрубленный до мозга череп, выбитые зубы…

Дернувшись, я проснулся во тьме «Безымянного». Меня трясло, сердце оглушительно колотилось в ушах. И страшно, невыносимо хотелось пить. В ожидании погони я, оказывается, уснул. И увидел сон.

Воспоминания со временем блекнут, выветриваются, как аромат засохших цветов. Но сны всегда одинаково яркие. Иногда могли привидеться какие-то события из прошлого, а порой вообще то, чего никогда не было. Но чтобы мне ни снилось, в конце всегда была одна и та же сцена.

В день, когда явились Посланники, сестру я нашел самой последней. На полу, где ее бросили. Кровь лужицей натекла под голову, запеклась в волосах.

Следующее, что я помню, – как, пошатываясь, вышел с окровавленными руками на безлюдную улицу. И даже во сне ни разу потом не мог четко вспомнить, что именно видел.

Я забыл лицо сестры. Но не только живое, смеющееся – забыл даже, как она выглядела после смерти.

Я лежал на полу «Безымянного», тяжело дыша, словно рыба, хватая ртом воздух. Он больно царапал горло. Я закрыл рот и попытался сглотнуть – стало еще больнее, потому что сглатывать было нечего.

Я убежал от Огнеглазки и Посланника безо всяких припасов. И плохо дело, если в скором времени не найду источник воды.

Из моей ниши было видно всю комнату целиком. Здесь по-прежнему стояла жутковатая тишина, ее нарушали только мои хриплые вздохи. Снова попытался сглотнуть и почти затаил дыхание, напряженно вслушиваясь. Ничего. Решился включить фонарик, и луч заметался по голым стенам.

Тогда я вылез из укрытия и, пошатываясь на затекших ногах, побрел в другую сторону.

Вышел в пустой коридор с двумя рядами дверей через каждые несколько ярдов и двинулся вперед как можно тише. Но по-прежнему слышал только свои шаги, да и те глушил слой пыли, который здесь казался толще. Никаких других следов в нем, кроме моих, не было. Попутно я открывал двери и светил внутрь фонариком, надеясь обнаружить санузел, кухню или хотя бы какую-то протекающую трубу. Но везде было абсолютно, неестественно пусто. Не было ни гор мусора, ни обветшавшей мебели – вообще ничего. Отсюда либо все убрали, либо уничтожили, стерли в пыль.

Как будто намеренно.

Одно помещение встревожило меня больше других: здесь в самом центре лежала высокая куча пыли, которая, судя по смазанным очертаниям, раньше была чем-то вроде письменного стола. А в стене напротив входа располагались три массивные, прекрасно сохранившиеся двери. Либо слишком прочные, либо то, что регулярно уничтожало содержимое остальных комнат, не смело к ним даже подойти.

Но если все чудовища, что населяют корабль, за целую тысячу лет не решились тронуть эти двери, мне тем более не стоило.

С другой стороны, подумал я, что терять? Если повезет, там окажутся душевые кабины.

Крепко сжав фонарик, я зашел в камеру, пересек ее и встал перед тремя дверями.

28. Три двери

Выбрал центральную. С такой длинной ручкой, что за нее не только я мог бы ухватиться обеими руками, но и Бенни вместе со мной. И даже Индиго с Огнеглазкой, если б решили помочь мне ее открыть. Оцарапал ладонь – то ли поверхность была слишком шершавая, то ли кожа так пересохла.

Так или иначе, дверь не поддавалась. Я сначала нажал одной рукой, потом плюнул на предосторожности, аккуратно уложил фонарь на пол, взялся за ручку обеими руками и налег всем весом. Дверь заскрипела и дюйм за дюймом начала открываться. Толщиной она была в целый фут, не меньше.

Тяжелое движение взметнуло в воздух облако пыли, какой-то особенно мелкой и летучей, как пепел. Я зашелся отрывистым кашлем и никак не мог остановиться. Выплюнуть пыль тоже не мог – не было слюны. Только сухо, рефлекторно перхал, согнувшись пополам и зажав рот ладонью, пока легкие хоть немного не очистились.

Продышавшись, я обнаружил, что сижу на полу перед приоткрытой дверью. Горло болело, а голова кружилась. Луч лежащего рядом фонаря падал косо, не попадая в образовавшийся черный провал. Я напряженно вслушивался: мало ли кого – или что – могла потревожить моя возня и кашель?

Но из коридоров и камер позади меня не донеслось ни звука и никто не выскочил. Я кое-как встал, стараясь больше не поднимать пыль, подцепил с пола фонарик и посветил в дверной проем.

Там было пусто, только валялись на полу какие-то металлические обломки, местами почерневшие – будто от сильного жара. Похоже, какие-то полки, которые со временем либо попадали вниз, либо их что-то сорвало. И теперь лежали там, наполовину занесенные тончайшей пылью, которая покрывала здесь все. Эта кладовка – или камера, кто ее знает, – была очень узкой и глубокой. Можно было лечь на одну из полок, и ноги почти достали бы до противоположной стены.

Там, в дальней стене, чернела древняя металлическая решетка. Очень похожие я видел в храмах, в исповедальнях. Недоставало только священника.

Голова трещала так, что я уже не мог определить, летают ли вокруг хлопья пепла или перед глазами мельтешат черные точки. Снова попытался сглотнуть, и снова безуспешно.

Что там говорят на исповедях? Я не был в церкви уже много-много лет. За пределами Кийстрома мало где молятся Богу, Пролившему Кровь За Нас. Начинается вроде так:

Все мы блуждаем во тьме грехов. Но Бог, Проливший Кровь, сделал это ради нас, и нам дано вернуться к свету. Веруешь ли ты в Свет и Кровь?

– Да, – просипел я, но пепел и пыль поглотили это короткое слово.

– Отчаяние – ложь, которую нашептывает нам Тьма. Готов ли ты отвратиться от Тьмы и Отчаяния?

– Да, – выдохнул я, хотя говорить становилось все больнее.

– Клянешься ли ты творить добро и нести свет по примеру Его, пусть и ценой крови твоей?

– Да.

Чего бы я не сделал, чего бы не отдал за стакан воды… Даже призрачной, как в том сне.

– В чем грех твой?

– Я дурно обошелся с сестрой, – сказал я вслух, и на этот раз слова тяжко упали в пепельную пустоту, словно комья мокрого снега.

Здесь не было воды, в этой странной кладовой, и я только терял время. Выходя обратно, я заметил, что на двери с внутренней стороны нет ручки. И если бы она захлопнулась, выбраться бы не удалось.

Я направился обратно к коридору. Три двери мрачно глядели мне в спину, безмолвные и тяжелые, словно могильные камни.