торчали из каждого кусочка, детям выдали молоку, Иван морщился, но ел, повторяя за сестрой). Им там, в университете, не платят, что ли?..

«Простите, я целый день ехал, ничего не ел, оголодал совсем», – проследив за взглядом Жени, Эдик нехотя стал оправдываться. Но Женя думал уже о другом.

«А помнишь, как у нас в столовке стояли миски с бесплатным капустным салатом и бесплатным хлебом? Можно было несколько дней питаться этой ерундой, если вдруг деньги кончились…»

«И с бесплатной горчицей, заметь, всё это было для людей, никакой тюремной баланды», – подхватил Эдик.

«Ешь, ешь, спать пора», – между тем увещевала Ивана Маша, автоматически вежливо улыбаясь гостю.

«Дядя Эдик, – обратилась к нему Элиза. – А больно, когда клещ кусает?»

«Не больно. – Он наклонился и посмотрел на неё через свои толстые линзы. Лицо его казалось смешным и мягким, и так странно было это сочетание – лица Эдика и сильного запаха пота, который он источал. – Честное слово, вообще не больно. Он выпускает такую жидкость, которая действует, как наркоз. И ты ничего не чувствуешь». Как все люди с плохим зрением, Эдик смотрел немножко искоса, отчего его слова приобретали особый важный смысл.

«Значит, и когда его вытаскивают, тоже не больно?» – спросила Элиза.

«А вот тут как повезет», – Эдик опасливо взглянул в сторону Маши и захохотал – густым басом, раскатисто, живо и невероятно искренне.

«А вот и его знаменитый смех, – ухмыляясь, сказал Женя. И действительно, вместе с Эдиком стали смеяться все, даже маленький Иван. – Его записывать надо на пластинки, и продавать всем больным, бедным и сирым. Укрепляет грудь и плеч!»

Настало время чая, Ивана отнесли в комнату и уложили спать, включив ему маленький красный ночник. Элизу отправили следом – с условием, что она ещё придёт попрощаться. Она и пришла – нежная, розовая, в байковой пижамке, с распущенными волосами. Обняла папу, потом маму. Эдику помахала крошечной юркой лапкой, но тут он неожиданно сам сграбастал её и прижал к своему колкому вонючему пиджаку. Элиза извивалась, морщила нос, стараясь не дышать, и двигала локтями и, наконец, освободилась. Мотнув прекрасной маленькой головой (волосы забились ей в рот, но от этого её лицо стало каким-то отрешённым и таинственным), она удалилась спать.

«Ты её думаешь куда?» – тихо спросил Эдик Женю.

«В смысле?» – не понял Женя.

«Куда отправишь её учиться?» – пояснил Эдик.

«Бог его знает… Я бы отправил её в МГУ… Все– таки фирма. Не какой-нибудь там Пед… или Иняз…»

«Правильно», – одобрил Эдик.

«А что у вас, кстати? Если ты там будешь работать, филфак ей светит?» – неожиданно спросил Женя.

«Понимаешь ли в чём дело… А ты уверен, что она у вас гуманитарий? Вы всё же естественники оба…» – вдруг возразил Эдик.

«Ну, ты тоже был естественник… А теперь – вот…»

Маша многозначительно кивнула куда-то в пустоту, за Эдика, и он вдруг почувствовал неловкость и засобирался домой.

Вечер тридцать первого августа тысяча девятьсот семьдесят девятого года не был каким-то особенным ни в жизни Элизы, ни в жизни её родителей или их друга Эдика. Однако что-то в нём, в этом вечере, чувствовалось странное: некий сбой ритма, некая особенная атмосфера необъявленного праздника, полного уюта и подспудного отчаяния, знакомого любителям семейных торжеств. Здесь радость и боль шли рука об руку, как в хорошем спектакле, и позже Элизе подобное настроение казалось особенно театральным и особенно желанным. Именно ради похожих переживаний она была готова уйти из семьи, рушить устои, превращаться в мягкий тягучий материал, из которого знакомые и незнакомцы лепили свои образы и своих героев.

Новый год, 1979/80

Среди всех ночей года самой главной для Элизы и Ивана была новогодняя. Такое положение вещей сохранится на долгие годы, и даже потом, когда оба они станут взрослыми и самостоятельными, и Иван, и Элиза будут с замиранием сердца ждать зимних праздников, хотя за всем их волшебством, за всеми подарками, сюрпризами и яствами больше не будет скрываться ни Дед Мороз, ни кто-то старший, яркий, всесильный. За всем волшебством, всеми подарками, сюрпризами и яствами будут стоять они сами.

Но пока что они дети. Ивану всегда нравилось, когда к ним в гости приходили бабушка Варя и дедушка Карл, а под ёлкой сами собой вырастали всё новые подарки. Даже если то и дело заглядывать в комнату родителей, невозможно было поймать стремительного Деда Мороза, неустанно подкладывавшего на пол под широкие ёлочные лапы, украшенные мишурой и шарами, всё новые свёртки. Позднее Иван не раз просил сестру спрятаться вместе с ним за занавеской или под столом и посторожить, ведь ему так хотелось своими глазами увидеть бородатого старика в красной шубе и шапке, с посохом и мешком, но Элиза никак не желала в этом участвовать.

Отчасти потому, что она знала тайну Деда Мороза и даже была с ним заодно, а отчасти потому, что подарки её не радовали так, как радовал праздничный стол. Массивные майонезные салаты – оливье да винегрет (украшенные непременными грибочками из яиц и помидоров, глубоко сидевшими в пышных кустах петрушки), ставшая внезапно модной многослойная «Мимоза», (большой круглый как будто бы торт, посыпанный сверху тёртым варёным желтком, действительно похожим на шарики мимозы), сельдь под шубой, холодец (Элиза его никогда не ела, но всегда любовалась глянцевой поверхностью и розовато-коричневым мясом, застывшем в желе, точно сосновая труха в прибалтийском янтаре), баночка шпрот (тоже вряд ли съедобных, но завораживающе пахнувших то ли лыжной мазью, то ли машинным маслом: от этого аромата в воображении являлась, звякнув, чёрная дачная велосипедная цепь), соленья с колхозного рынка (черемша и маринованный чеснок из бочки) и соленья домашние (огурцы с жёсткими стеблями укропа и треугольниками чеснока, бабушка Варя, закатывая их, клала в каждую банку таблетку аспирина «для хруста»), помидоры (вялые, мокрые, расползавшиеся по всей тарелке, Элиза их не любила, но зато просила налить ей в крошечную хрустальную стопочку помидорного рассола, и хотя жидкость была слишком солёной и пряной, немножко всё-таки было можно), паштет из печёнки (с луком, морковкой и сливочным маслом, мягкий, ароматный, его подавали в виде плотного рулета, который набирали большим широким ножом и щедро намазывали на белый хлеб), ветчина в форме и сало из морозилки (пересыпанное крупной солью, таявшее, как воск, в тепле, пахнувшее мускусом и чесноком)…

Горячее было скромнее: жареная курица, как и сало, натёртая крупной солью, «ёжики» – большие мясные фрикадельки с рисом, а на гарнир – картофельное пюре со сливочным маслом.

Но десерты!

Неизменная коробка