серый снег, и улицы были пусты, и только пара отважных собачников брела по сугробам, привязанная поводками к своим псам, сожалея лишь о том, что через сутки наступит новый рабочий день.

День рождения, 1980

И всё же самым главным праздником для Элизы навсегда остался вовсе не Новый год, а день рождения отца.

Никто точно не помнил, когда Женя, трудоголик и трезвенник, стал так буйно отмечать своё взросление, может быть, спустя пару лет после рождения Элизы, а может, когда Элиза уже заканчивала первый класс. Элиза же не знала иных времён, день рождения Жени был для неё вечным, непоколебимым, его ткань, его питательная среда стала для неё средой обитания и тем ресурсом, за который она позже частенько хваталась, чтобы наполниться энергией и верой в правильное положение вещей.

В эти дни вся семья готовилась к нашествию великого множества гостей. Комнаты заранее убирались, все лишние предметы прятались за створки шкафов и в ящики комодов, пространство квартиры становилось пустым и гулким. Накануне торжества кухня была похожа на, как выражалась бабушка Варя, «караван-сарай»: повсюду дымящиеся кастрюли, нарезанные или натёртые овощи, ореховая и яичная скорлупа да рыбьи скелеты. К середине дня в большой комнате собирали длинный стол – из двух, а то и трёх плотно сдвинутых (тут был и складной обеденный стол, и кухонный, тоже складной, третий же стол, если было необходимо, как и стулья к нему, брали у умиравшей от зависти Лидушки, которую никто при этом в гости не приглашал; стол обычно приносил её муж Володька, вежливый, жилистый, спитой, чувствовавший себя при этом страшно благородным, настоящим мушкетёром, Д’Артаньяном, или нет, пожалуй, Атосом, он не напрашивался, но коротко поздравлял именинника и удалялся восвояси). Скатерти тоже использовали две или три (белый в зелёную клетку, коричневый, розовый лён), они никак не сочетались друг с другом, но этого никто не замечал – ни гости, ни сами хозяева.

Наконец, яства. Маша и бабушка Варя готовили праздничные блюда, более всего напоминавшие о тяжёлом новогоднем банкете, нежели о свежем весеннем застолье: оливье, холодец с хреном, солёная сёмга, пирог с капустой, плов (по рецепту из старого набора открыток «Блюда узбекской кухни»), говяжье сациви (из «Блюд грузинской кухни»), селёдка в масле, украшенная колечками лука, редкий французский батон за двадцать две копейки (нежная молочная мякоть и резиновая корочка), щедро намазанный сливочным маслом и красной икрой, – всё в салатницах, селёдочницах и казанах, всё округлое, жирное и пахучее. Запахи еды были неотъемлемой частью отцовского праздника, и Элиза далеко не сразу начала сквозь них чувствовать запахи гостей: табак, старый платяной шкаф, духи или одеколон, пудра, помада, пот.

(Родители Элизы не пахли ничем, кроме свежести: одежда всегда была постирана «Лотосом» и «Новостью», в ванной стояло несколько бутылок хвойного шампуня… К средствам гигиены в их семье было особое отношение, недаром сама Элиза с удивительной настойчивостью собирала обёртки от мыла. Университетская подруга Маши, Валечка, приходя к ним в гости, всегда повторяла ставшую уже классической шутку. Она доставала из сумки бублики, бутылку вина и мыло и громко произносила голосом робота: «На этой планете нет хлеба, но есть салфетки, здесь есть еда, но нет вина, и здесь учёные обнаружили много мыла, без мы-ы-ла-а жители этой планеты просто не могут существовать!»)

В самый день праздника именинник прямо с утра испытывал жажду. Квартира убрана, еду готовят женщины. Неожиданно для себя Женя ощущал, что это – истинный выходной, его собственный, важный и единственный за весь год, и хотя праздником занималась вся семья, Женя словно бы не желал ни с кем делить эти часы предвкушения. Поэтому сразу после завтрака он уединялся в комнате, включал проигрыватель и ставил пластинки с сочинениями Бетховена (да-да, именно в честь загадочной «К Элизе» они с Машей и назвали свою дочь). Бетховен заполнял собой время и пространство, без него Женя обязательно бы принялся за коньяк, без него Женя мучительно вслушивался бы в перебранки женщин на кухне, без него Женя думал бы о работе и о жизни, в конце концов, без него, без Бетховена, Женя не смог бы дождаться начала торжества.

Наконец, к назначенному времени стали подтягиваться первые гости. Обычно это были Женины сослуживцы, они чувствовали себя неловко рядом со столь обильно накрытым столом, окружённым пустыми стульями, и предпочитали либо помогать женщинам по хозяйству, либо разговаривать о литературе, разглядывая корешки книг на полках обширной Жениной библиотеки. Потом съезжались друзья детства с семьями, компания пёстрая, люди разного образования и разного статуса, но неизменно весёлые и шумные. Их появление служило сигналом к тому, чтобы все наконец садились за стол. Женя уже не мог терпеть и, пока гости занимали свои места, стремительно вливал в себя первую дозу жаркого пряного армянского коньяка. Наконец, последними за праздничным столом оказывались однокурсники Жени – всё такие же романтики, как и во время учёбы, люди с гитарами, поющие о горах и горькой любви, о штормах и штормовках, о весенней Москве и зимнем лесе. Влюбчивые, многодетные, с богатыми увлечениями и, как всегда, с пустыми карманами. Они почитали за честь притащить Жене в качестве подарка новую песню, привести к нему на праздник свою или чужую бывшую жену или и вовсе какого-нибудь незнакомца, который в конце концов оказывался парнем с параллельного курса, но с другого факультета или отделения. Вскорости тот становился близким другом именинника и – разумеется – завсегдатаем его праздников. Так компания, державшаяся на твёрдом и неизменном костяке, ширилась, разнообразилась, и каждый Женин день рождения оказывался особым, полным историй и неожиданностей.

Весенние сумерки вторгались в комнату, где шумело три десятка человек, и зажигался свет. Лица становились румянее, глаза блестели, речи спотыкались, сплетались, обрывались и возобновлялись, всё больше звучал смех, всё чаще – песни. Маша и бабушка Варя то и дело бегали на кухню, дедушка Карл торжественно и молчаливо располагался в кресле напротив Жени, а сам именинник восседал во главе стола, шумел, шутил, хохотал и методично подливал себе коньяк.

Первые гости, коллеги Жени, принимались собираться («Нам еще долго ехать…»), а последние гости только звонили в дверь. Ими, последними, обычно оказывались самые яркие: поэт Илюша Чарский, музыкант Федя Винников и недавно защитивший докторскую диссертацию близкий друг Жени Эдик Липгардт. Все трое некогда учились в одной группе с Женей, и казалось, всех троих, как и прочих одногруппников, ждала общая судьба – работа в НИИ, – но именно эти трое словно бы решили выбрать для