стол – мать Макара подрабатывала на дому. Аля садится на стул в углу. Смотрит на семейную фотографию на стене над кроватью: Вера лет тридцати, темные волосы, четкий пробор посередине, глаза чуть припухшие, будто после слез. Бывают такие женщины, точно вечно заплаканные. У Виктора глаза такие же, как у Макара, – речной песок под прозрачной водой, но взгляд другой, такой бывает у мужчин, которые выходят вперед из толпы, если где что случается, организуют попавших в беду, ненавидят компромиссы. «Ему бы на войну или революцию, – сказал про отца как-то Макар, – где есть белые и красные, правильная и неправильная сторона».

Хлопает дверь, и Аля в очередной раз остается одна, не зная, когда вернется Макар, – через несколько часов или дней. Она выходит на балкон и читает очередной роман или идет гулять. Как-то в середине августа Алеша забирает Духова еще до обеда, а Аля вспоминает про выставку в галерее Юдиных. Она не знает, открылась выставка или нет, но решает съездить на авось. Вдруг увидит Тропика, ужасно соскучилась по нему.

Выставка еще не открылась, но все картины уже висели на стенах. Из проема первого зала был виден другой, а за ним третий и еще один, как в длинной складной подзорной трубе. Всюду сновали люди в спецовках и без. Рабочий с рыжей бородой стоял на стремянке и занимался с лампочками, другой, маленький, кривоногий, что-то сметал в углу.

Тропик обнял Алю и едва коснулся щеки влажными пухлыми губами.

– Алька, где ты пропадала столько времени? Слушай, мне надо сейчас ненадолго отъехать. Ты ходи пока, смотри, я скоро вернусь и поболтаем. Тут Кира, найдешь ее, она таблички сверяет. И в такой ерунде умудрились напортачить с датами. Ладно, я помчался. Здесь, – он развел руки в стороны, – у нас реалисты, а все лакомое подальше. Ну, сама разберешься. Обязательно дождись меня, ладно? – Снова чмокнул Алю, открыл дверь и исчез.

Переступив через растянутый шнур, Аля скользнула взглядом по информационному стенду. Заголовок был набран крупно и важно: «Русское искусство рубежа XIX–XX веков: из собраний частных коллекционеров». Под заголовком шрифт был уже мельче. Аля выхватила несколько предложений, словно горсть конфет из переполненной вазы: «Эпоха расцвета русского искусства, получившая название Серебряный век… За краткий период произошло обновление традиционного языка искусства… Развиваются новые художественные направления: импрессионизм, символизм, стиль модерн… Поздние пейзажи Левитана и Куинджи… картины Рябушкина… Кустодиев, работы Малявина, Головина, Рериха… Неоклассицизм начала ХХ века… Серебрякова, Серов, опыты Врубеля, Коровина… Абрамцевский кружок… “Мир искусства”… Союз русских художников… “Голубая роза”… Грабарь».

Аля прошла мимо полотен в тяжелых рамах: песчаные откосы, лодка у берега, учитель у сельской школы, две курсистки на скамейке в весеннем парке – давно исчезнувшая русская жизнь. Она зевнула и решила сперва найти Киру. Та оказалась в зале импрессионистов. В неизменных черных джинсах и черной майке, живот, как показалось Але, сделался, как Кирин лоб, – выпуклым. Завидев Алю, кивнула, но продолжила сверять надписи на табличках с информацией на листах, которые держала перед собой.

– Привет, Кир.

– Привет.

– «Крушин И. А.», – прочитала Аля вслух надпись у картины, возле которой стояла Кира. – «Мальчик на дереве». 1894 год. Даже не слышала о таком.

– Работал в одно время с Коровиным. Лучше вон ту посмотри, – Кира кивнула на полотно, вывешенное на центральном стенде.

Аля подошла к указанной Кирой картине. Таблички возле нее не было. Несколько деревьев в искрящемся снегу на краю поля. От картины веяло радостью, свежестью, холодом и чистотой, какие бывают только зимой вот в таких русских уединенных местах.

– Эта картина никогда не выставлялась, – пояснила Кира. – О ней никто не знает. Табличку прикрутят только перед самым открытием. Мы ждем, что она произведет фурор. Узнаешь, кто это?

– Э-э-э…

– Грабарь. 1910 год. «Зима в Дугино».

Ах да, это, наверное, и есть тот сюрприз, о котором Тропик намекал. Она отошла от картины подальше, чтобы импрессионистская рябь волшебным образом обратилась в яркое и резкое зрелище. Изображение, очерченное рамой, будто ожило – того гляди подует ветер и осыплет лицо снегом. Аля завороженно смотрела из 2005 года в прорубленное рамой окно на зимний день 1910 года, так очаровавший художника.

В зал вошли двое бородатых мужчин, от которых издалека шибало большими деньгами как перебродившими духами. Третьим с ними шел смешной человек: немолодой, растрепанные соломенно-рыжие волосы, худой, с запавшим животом и каким-то неприличным мятым костюмом, точно он отнял его у бомжа. Лицо красное, а глаза голубые, как у младенца. Похож одновременно и на клоуна, и на пугало. Нет, на пугало, пожалуй, все-таки больше.

– В этом зале у нас жемчужины, – сказал один из бородатых мужчин клоуну. – Вот Серов, Фешин. А это тот самый Крушин, пять полотен. Все они написаны, когда он уже знал, что болен. Вы же помните его историю?

Клоун, не слушая их, направился к картине Грабаря. Если бы Аля поспешно не отскочила, он бы, наверное, столкнул ее. Аля вернулась к Кире.

– Кто это? – шепотом спросила она, показывая глазами на троицу.

– Юдины, владельцы. А рыжий – Петля. Главный наш критик. Тропик так хотел быть тут, когда он придет.

Один из братьев недовольно обернулся, махнул рукой – исчезните.

– И вы уверены в ее подлинности? – услышала Аля, идя вслед за Кирой, резкий писклявый голос.

– Абсолютно. Мы получили экспертизу Третьяковки.

– Принесите-ка мне стул и вон те лампочки отрегулируйте.

Кира привела Алю в подсобку, небольшую комнатку без окон, почти всю заставленную коробками, пакетами со шнурами. На двух сдвинутых системных блоках стоял большой термос и горка пластмассовых кружек. Вскрытая упаковка печенья, сахар. На полу несколько бутылок воды, Кира взяла одну.

– Если хочешь кофе, вон термос, наливай.

– До чего же он страшный-то, Петля этот. – Засмеявшись, Аля подставила под черный носик термоса пластмассовую кружку, нажала кнопку.

– Зря смеешься. – Кира пила воду мелкими глотками. – Его все боятся.

– Но почему на нем такая одежда? – Аля бросила сахар в чашку с кофе, помешала пластмассовой палочкой. – Он псих? Или ему не платят?

– Платят, и хорошо. Но Петлю не интересуют деньги, в том-то и дело. Его интересует только искусство. Живопись, по большей части. Ну и кино. – Кира еще глотнула воды. Она казалась очень бледной.

– Когда ты?.. – Аля показала взглядом на живот Киры.

– В декабре. – Похоже, Кира все еще сомневалась, правильно ли сделала, уступив Тропику. Тот и таракана просто так не убьет. Уважает жизнь в любом ее проявлении. А Кире ничего не стоит. По крайней мере, так казалось Але. Она вспомнила женщину и мальчика в кафе. Как Тропик смотрел на малыша.

– Как там