Худой, в белой рубашке, на голове соломенная шляпа. Начищенные до блеска черные остроносые ботинки. В руках держал два стаканчика с мороженым. Аля в полуобмороке от страха села рядом.

– Не знал, какое ты любишь. Взял ванильное и фисташковое. Выбирай.

– Спасибо. – Она взяла фисташковое.

Помолчали немного. Рядом на детской площадке зашелся в плаче ребенок.

– Я хотел бы спросить у тебя кое-что.

Сердце ее стучало как разогнавшийся скоростной поезд.

– Мой вопрос тебе, возможно, покажется странным. Просто ответь честно, ладно?

– Хорошо.

Помял в руках стаканчик, и весь снежный комочек выпал на асфальт.

– Это Иван тебя подослал к нашему Макару?

– Иван?

– Константинович. Ты его актриса?

Это было настолько нелепо, что дурнота и испуг сразу прошли, уступив место изумлению.

– С чего это вы взяли?

– Так да или нет?

– Я не актриса.

– Но это Иван все устроил, не так ли?

– Я не понимаю…

– Весь этот спектакль, тебя, пятьсот долларов?

– Но разве Макар… Макар же вам рассказал, что я… ну… что я и моя мать взяли те деньги.

– Макар-то рассказал, да. – Виктор уставился на пустой стаканчик от упавшего мороженого, положил его на скамейку и внезапно надсадно закашлялся, теневой узор от сомбреро задрожал на впалых щеках и заострившемся носу. – Так это Иван?

Аля ожидала чего угодно, только не этого.

– Погодите. Никуда не уходите, ладно? Я сейчас принесу кое-что, чтобы доказать…

– Не надо, – крикнул он ей вслед. – Постой. Дело не в этом…

– Подождите, я быстро.

Она поднялась в квартиру, кинулась к дорожной сумке, в которой перевезла из общежития свои вещи, достала конверт. Секунду помедлила, подышала. Снова сбежала вниз. Виктор сидел в прежней позе.

– Вот, – Аля, усевшись, вытащила из конверта фотографию, – посмотрите. Это я внизу в третьем ряду. Ботинки узнаете? Макар их мне отдал. А теперь, – она показала один из рисунков Макара, которые они нашли тогда в гараже, – сравните. А еще у меня есть фотография мамы. Вот. Тут ей сорок пять лет. Она изменилась, конечно, но шрам остался, видите?

Виктор без особого интереса посмотрел на фотографии и отдал их обратно. Достал одну из трех торчащих в кармашке рубашки сигар, спичечный коробок, раскурил. Пыхнул, белый дымок, едва образовавшись, растворился в августовском мареве.

– Кинуть камень в тихий пруд и посмотреть, что будет дальше. Так это Иван называет. Мы с матерью думаем, что он опять задумал нечто подобное. Макару скоро двадцать восемь, а он никто и ничто. Нам кажется, что Иван делает это специально, топит Макара, лепит из него неудачника. Он ненавидит всех нас, уж не знаю за что. А этот дурачок слушать ничего не желает, верит в него, как в бога какого. Иван, видать, не ждал, что я вернусь с Кубы. Вот, года не прошло, как я приехал, и что же? Появляешься ты. И опять всплывает все то, о чем все наконец забыли. Ну так скажи нам: что еще этот человек задумал?

– Я не имею никакого отношения к Константиновичу, – сказала Аля и, собравшись с духом, продолжила: – Простите. За то, что я и моя мать… – запнулась, сглотнула, – простите, что так вышло тогда. Так или иначе, получается, это все из-за нас. Я не знаю, как я могла бы исправить то, что…

– Уже в школе он так развлекался, – пыхнул сигарой. – Ну, к примеру, самое невинное – расстроил брак одной нашей учительницы, писал ей любовные письма.

– И подкидывал их ее мужу?

– Нет. В том-то и дело! Дурочка и в самом деле влюбилась в таинственного поклонника, в его лесть, обещания, сама разрушила отношения в семье. Иван только бросил камень, как он всегда и говорит. В то лето, когда пропали деньги, я никак не мог поверить, что он проделал такое и со мной. – Виктор внезапно перешел на испанский, выдал длинную фразу, потом махнул рукой. – Я знаю, что это Иван подговорил Макара стащить деньги. Мерзавец наверняка выбрал что-нибудь этакое – приют, зоопарк или операцию смертельно больному, то, что могло впечатлить мальчишку, наплел с три короба в своем духе и взял слово. Он уже тогда имел над Макаром власть, тот ему в рот смотрел. Когда мы с женой вернулись, они играли в шахматы. Макарка наш почти блаженный, ты же уже знаешь. Стоял насмерть, когда я пытался добиться от него правды. Выдумал какую-то женщину с ребенком. Ну да он выдумывал всегда много чего.

Аля не знала, как реагировать на это. От абсурдности происходящего она онемела. Похоже, все их старания с Макаром были напрасными. Виктор опять заговорил на испанском – эмоционально, нервно. Размахивал руками, даже дергался время от времени, словно через него шел высоковольтный заряд. Ему понадобилось минут десять, чтобы выговориться.

– Тебе-то что он наобещал? Главные роли когда-нибудь потом? Или поймал на крючок, как всех нас? – Снял с головы сомбреро и надел на Алю. – Не причини вред нашему Макару, ладно?

Поднялся и, не прощаясь, быстро, нервно пошел в сторону проспекта Маршала Жукова.

Вернувшись в квартиру, Аля выпила три чашки чая, раздумывая над состоявшимся только что разговором. Наверное, лучше не говорить Духову об этой встрече. Сомбреро Аля повесила в прихожей, вряд ли кого удивит, что шляпа Виктора висит в его же доме.

Вечером Духов притаскивает старинное дамское платье – зеленое, атласное, до пят, с лифом и украшениями – и мужской камзол, расшитый золотистыми нитями, бутылку вина. «Одевайся, – говорит он, – хочу сказать тебе кое-что важное».

Она, заволновавшись, переодевается. Смотрится в зеркало. В таком платье талия четко очерчивается, кожа над шелковым лифом кажется идеальной. Аля снимает заколку-ракушку, тщательно расчесывается, убирает волосы за плечи. Макар надевает камзол, застегивается (камзол, оказывается, прекрасно сочетается с джинсами), два взмаха рукой – и прическа поправлена. Вдвоем встают у зеркала: ни дать ни взять семейный портрет. Ван Эйк, Рембрандт, Боровиковский. Глаза обоих сияют, зрачки расширились, точно закапали белладонну. Чокаются бокалами с вином, стекло весело звякает.

– Так в честь чего маскарад? – спрашивает Аля.

– Я буду пробоваться на роль Павла в «Призрачном острове»!

– Не может быть!

Кивает, счастливый, каким она еще никогда не видела.

– Когда?

– Послезавтра

– Ура! – вопит Аля, от радости забывает все слова, что же еще надо сказать, ах да: – За удачу!

– Да, Алька, за удачу!

2005, август, таманское побережье

Метр за метром из небытия возникает степная дорога, выбеленная светом фар. Таманская темень густая, жирная, плотная. Машина подпрыгивает на рытвинах и подбрасывает раз за разом все сильнее, возможно, всерьез намерившись сбросить, выкинуть в ночную степь пассажиров и, прибавив скорости, помчаться