Тетушка Гаури, черная и огромная, как ночь, приехала на поезде из Дехрадуна. От нее по дому поплыл запах леса и камней, покрытых тонким мхом, на котором растут едва заметные голубые цветы.

– Посмотри, Гаури, – шумели женщины, – мы живем среди беженцев из Тибета, а ты уехала в горы. Как хорошо было прежде в родном хавели. Все вместе, все как одна душа.

– Да, – говорила Гаури, – счастливые времена, и слезы были легче воды, и ткани нашей одежды струились водопадом. Я хочу поехать в Старый Дели, посмотреть на наш дом.

– Не рви сердце, хавели сейчас не в лучшем виде.

Разговоры их впитывались в прошлое, как дождь впитывается в землю. Неспешные беседы о величии Пападжи, о передачах по радио, о слугах, которых тогда держали, и о блюдах, рецепты которых хранили разбухшие тетради.

Свадьба длилась сутки в арендованном холле отеля. После бесконечной церемонии заплаканные невестки вошли в дом и переоделись в ситцевые платья. Оказалось, что невестка из Газиобада шумная, озорная и уже ищет, с кем бы посплетничать. Она собрала женщин вокруг себя на кухне и стала показывать свои кулинарные умения.

Невестка из Фаридабада, нежная, как капля, стекающая по листу пальмы, беззащитно улыбалась. Когда ее что-то спрашивали, она клонила голову низко. Ее короткие, но густые ресницы дрожали.

– Где ты откопал эту моль? На складе старых тряпок? Ей еще бутылочку с молоком надо давать, – сказала новоиспеченная свекровь мужу Бабу Кунвару.

– Ты хотела сэкономить на свадьбе и женить сразу двух сыновей? Я все глаза о газеты стер, – сказал Бабу Кунвар беззлобно. – Старшая невестка настоящая санскаари, а ты пятна ищешь на брильянте высшей пробы.

Бабу Кунвар был доволен, что женил сыновей и что в доме зазвучали новые голоса.

Через три недели невестка младшего сына сообщила о скором пополнении, а невестка старшего ускользнула на крышу. Агниджита читала там учебник по химии и выписывала формулы в тетрадь. На соседней крыше трепетали на ветру тибетские флаги с молитвами.

– Не можешь привыкнуть у нас? – сказала Агниджита хрипло.

Невестка вздрогнула:

– Спасибо, сестра, – сказала она чуть громче шороха кусочка ткани, – нет, я очень счастлива.

Подруги

– Счастья тут не заметно, – сказала Агниджита, – в глазах вон муссоны не кончаются.

– Я привыкаю, сестра. – Она вдруг улыбнулась широко, и Агниджита в первый раз увидела ее улыбку, крупные длинные зубы. – Я учусь любить своего мужа. Только не понимаю, почему у младшего брата и сестры будет ребенок, а у нас нет.

– Не всем же рожать в один день, – сказала Агниджита. – Дети у всех заводятся, насколько мне это известно, хоть даже по нашей семье. Я пока не выхожу замуж, готовлюсь к экзамену. Выучусь и потом выйду. И никаких устроенных браков. Есть у меня один на примете.

Она подумала, что надо будет рассказать Бабу Кунвару о Белой Лилии и забрать их с Айшварией обратно в семью. Обязательно забрать из мусора Гарстин Бастион и вернуть то, что им принадлежит. «Как я могла раньше не думать об этом? Только бханг хотела, а до людей и дела не было. Сдам экзамен и сразу поговорю с Бабу. Если сдам экзамен хорошо, они ко мне еще больше переменятся, подобреют и послушают мои слова».

– Я тоже закончила учебу; если муж разрешит, буду учительницей. Но он сказал, что сначала я должна родить ребенка, – сказала невестка.

– Родишь и иди на работу, а иначе сдуреешь здесь со свекровью и младшей невесткой! Хотя вообще-то матушка хорошая, просто шумный характер.

Они засмеялись, они стали подругами в тот день.

– Ты знаешь, я нашла среди книг тетрадку. Так интересно: кто-то вел записи о последнем императоре Шахе Зафаре.

– В этом доме всегда хватало чокнутых, – сказала Агниджита.

– Мне понравилось, даже захотелось продолжить: жизнь шаха не дописана.

– Джахан ча вахан раах, где есть воля, там и путь найдется, – пробормотала Агниджита слова Айшварии и улыбнулась его мудрости.

Агниджита учила экзамен, учила отчаянно. То, что ей не мог объяснить никто, она зазубривала, как мантру. Ей хотелось, чтоб Айшвария гордился ею и чтоб Пападжи видел из другого мира: их Агниджита не идиотка, способная лишь скручивать папиросы.

Это были тяжелые месяцы, после которых она не нашла Айшварии в садах Лоди. Ветер гудел в гробницах моголов. Она обошла сады до самого пруда с гусями, до древнего виадука. Айшварии не было нигде, и она испугалась своей беспомощности.

Сделай куклу

– Возьми какую-нибудь тряпку и сделай из нее куклу. Твое желание быть матерью станет легче, – так сказал Шива своей жене Парвати.

Парвати плакала от тоски, держа сверток тканей в руках. Сила слез превратила тряпочки в сына Ганешу. Так бывает у богов.

Старшая невестка жила в доме невидимой, тише лунного луча, как когда-то немая махарани. Она держалась среди теней, которые создавали углы стен, лестницы небольшого, но путаного дома.

Она неслышно ходила по общей комнате с бордовыми шторами на окнах. Днем здесь в плотном красном свете утопали кресла с цветными подушками, деревянный корпус телевизора, стопки книг на низком столе.

Комната переходила в нишу кухни и лестницу, наверху начинался изогнутый коридор, темный, с тревожной точкой лампадки у дальней стены и тонкими полосками света из-под чужих дверей. За дверями были свиты гнезда из тканей, картинок, растений.

В доме пахло хозяйственным мылом, пеной соседней прачечной, куда из всей колонии носили стирать вещи, и всегда Ямуной – травянисто, рыбно.

Колония Маджну-Ка-Тилла казалась старшей невестке потерянным королевством, незнакомым после монотонных кварталов Фаридабада. Зеленые и золотые орнаменты храмов, красные молитвенные барабаны, желтое колесо судьбы над воротами с китайскими коньками, монахи в длинных бордовых облачениях – все было словно с детского рисунка, где она нарисована на самом краю и без дела: неловкие ручки-палочки, круглая пустая голова без рта и глаз.

Старшая невестка хотела, но не осмеливалась касаться младенцев младшей невестки, чья детородная слава переполняла дом и лезла в окна, будто дрожжевое тесто.

Ночами луна скользила по Ямуне, уносящей вон из города корзины с чужими новорожденными. Старшая невестка сворачивала две маленьких подушечки и плакала на них безмолвно. Продолговатый бисер переливался от небесного света.

Она ходила по коридору, похожему на гостиницу, с множеством закрытых дверей, за которыми жили незнакомцы, случайно ставшие ей семьей. «Ни одной близкой души, – думала она, – словом обмолвиться можно только с сестрицей, и та занята с учебниками. Да и замуж она выйдет – возраст такой, уйдет. Чужой дом. И люблю ли я мужа? Сказала, что люблю,