но откуда мне знать? Где я раньше видела любовь? Мне сказали – люби, я и стала. Мне говорят – подмети, я и подметаю».

Жила она бесприютно. Даже не знала, как развесить постиранное белье. Сушила трусы в ящике комода, из-за этого приходилось надевать влажное. Что говорить о любимой еде и фильмах по телевизору, об этом она забыла.

Спасаясь от грусти, она стала записывать в бухгалтерскую тетрадь историю Шаха Зафара. Немая махарани бросила записи. На странице, где внезапно оборвалось повествование, застыли творожистые подтеки, отрыгнула младенцем Агниджита.

Под подтеками англичане побеждали, последний император скрывался в гробнице Хумаюна. Гробницу окружили, и старый Зафар был схвачен, а его сыновья и внук расстреляны. Известие о гибели наследников так потрясло Зафара, что он не мог произнести сло́ва, сидел неподвижно несколько дней.

Старшая невестка переписала испорченные слова, сотрясаясь от волнения и ненависти. Она не заметила, что наступило утро. Женщины дома спустились готовить и говорили:

– Старшая невестка, ко всему прочему, еще и ленивая, разбивает наши надежды.

– Надо идти к астрологу, мама.

– А между ними точно все нормально?

– Не слышала, чтоб они ссорились. Люди говорили, нужно съесть кусочек пуповины, я ей дам в этот раз. – Младшая невестка гладила красивый тугой живот.

– Да, милая. Тут уже все должно идти в ход. Ах, бесплодная земля.

Старшая невестка вздрагивала и слушала разговор. Она знала, что вернет личность и имя только после рождения наследника.

Гарстин Бастион

Махнула рикше, чтоб доехать до остановки. Потом в автобусе добралась до Красного форта. Тогда еще ходили по Дели неповоротливые даблдекеры. Они громыхали и качались от толпы внутри, смердели горелым топливом. Агниджита ехала, сдавленная со всех сторон. Смотрела на средневековые стены, на которых расклеили объявления ремонтных мастерских. Она изо всех сил пыталась успокоить тревогу.

У Красного форта семьи устроили пикники на газетах и старых одеялах. Сальная бумага летала над вытоптанной травой. Девочки в ярких лехенгах с заколками в волосах и мальчики в камизах носились сломя голову.

В Чандни Чоуке киноафиши били по глазам. В уши лились хриплые, похожие на монотонную песню призывы торговцев – феривал, сапожников – чаадервал; соревнование криков в оглушающей какофонии улицы.

Агниджита не взглянула на хавели, где прошло ее детство, не посмотрела на щели, где прежде покупала бханг. Ее быстрые тонкие ноги шли в жерло старого города, который стал огромным базаром. Ноги путались в розово-коричневом клетчатом сари, таком благопристойном, что мутный воздух вокруг нее подсвечивался.

Наступили сумерки, и марево города расплылось, как косметика на потном лице. Женщины улицы Гарстин Бастион готовились к работе, красили губы, густо пудрили лица. Они хватали клиентов и силой тащили в свои закутки. Увидели Агниджиту и сразу порубили воздух новостями, как торговец рубит мясо:

– Девочка, давно ты не приходила на нашу улицу несчастий. Пушпома догорела!

– Агниджита, дочка, Айшварию хозяин продал за долги.

– Чотту, его увезли работать в Джайпур.

– На какую работу его увезли? Как я его найду? – Агниджиту затрясло, будто внутри полилась холодная река.

– Работа у людей улицы Гарстин Бастион одна.

– Поезжай, только денег собери побольше.

– Может, выкупишь его, выручишь братца.

– Ехать надо с мужчинами. У тебя есть отец?

– Что вы говорите такое, змеиные головы, это опасно! Сиди дома, глупая.

– Да, чотту, лучше иди домой и забудь его имя.

Женские руки трогали ее за локти, гладили ей спину в утешение. Агниджита чувствовала мозоли от тысяч объятий, которыми стерлись эти руки. Она вернулась в Маджну-Ка-Тиллу и наврала, что поедет в дом возле руин Фероза Шаха, проведает пожилых дядю с тетей и Даниику, которая не могла толком ухаживать ни за собой, ни за ними. Проверить не могли – в доме возле руин не было телефона.

Агниджита давно не воровала, но помнила, как это делать. Она достала браслет, сережки с жемчугом и золотую цепочку в комоде у жены Бабу Кунвара. Она собрала все свое золото, которое дарили ей понемногу к праздникам, чтобы копилось приданое. Завернула в полиэтиленовый пакет, который тетя берегла, называла «нейлоновая сумка» и ходила с ним для красоты по улицам. Агниджита надела зеленую вязаную кофту. Заканчивался октябрь и до рассвета воздух наполнялся прохладой от Ямуны.

Она вышла из ворот Маджну-Ка-Тиллы, зашагала на станцию. Сари ее светилось, и свет сочился из петель вязаной кофты. У вокзала уличные парни закричали ей:

– Сколько стоишь, джалеби[58]? Сделай скидку для нас.

Ее лицо стало хищным, она покрыла их делийскими ругательствами, в которых раздражение всегда смешано с равнодушием, и добавила:

– Пусть половина из вас встанет спиной к другим и снимет штаны.

На станции оказалось, что поезд будет только через четыре часа. Пришлось ждать, усевшись на полу. Старый человек, сикх в тюрбане и жилете из коричневой шерсти, предложил ей лечь на газету, и Агниджита немного поспала сном зверя: тревожным и чутким. Она крепко прижимала золото в пакете, который засунула в блузку. Ум ее не знал точно, что будет делать. Она надеялась, что нюх приведет ее по следу Айшварии в нужное место.

Доброй дороги

Когда она открыла внимательные лисьи глаза, старый сикх прошептал:

– Уезжаешь из Дели? Хорошо, хорошо, уезжай скорей отсюда. Завтра Индиру прикончат, город зальет кровью. Так зальет, плавать придется.

«Как же надоели сумасшедшие», – подумала Агниджита. Дрожь прошла по косточкам от близкого утра. Она вскочила, побежала на перрон.

Поезд ехал медленно. Беззащитные огоньки загорались в хлипких этажах трущоб, ненадежно приделанных друг к другу. Можно было разглядеть узкие, забитые мусором щели. Там лежали синие сумерки, а в них исчезали женщины с кувшинами на головах. Голые дети сидели возле рельс по утренней нужде. Потом трущобы рассеялись на редкие палатки в пыли пустыря, и город кончился.

По сальному вагону сновали торговцы: носили воду в канистрах, рис в ведрах, закрытых газетами и пальмовыми листьями. Агниджите досталось место с краю на нижней полке. Она придерживала рукой полиэтиленовый пакет в блузке, иногда выходила в тамбур и висела в двери. Ее окатывал ледяной воздух, а в глаза бежали желтые цветы горчичных полей.

На вокзале в Алваре в вагон вбежали люди с криками:

– Сикхи прикончили Индиру! Убивайте сикхов!

По вагону прошел ропот, как ветер по полям. Кто-то горько заплакал, кто-то шепнул:

– Ушла дьяволица.

Агниджита насторожилась: если ее примут за пенджабку, то отберут золото. Ведь она не знала, кто она на самом деле. А если она чем-то похожа? Ее глаза заметались, пальцы рук спутались: вскочить, бежать? Хуже будет. Быстрым внезапным