мне известно спустя много-много лет. Не все можно пережить самому, не все увидеть собственными глазами. И память человеческая коротка. Сохраняет лишь главное, а второстепенное, казавшееся второстепенным в дни великих свершений, стирается, меркнет. Путь человека к счастью не только им одним запечатлевается. Остаются вехи: то письма, то газеты, то документы. Их много. Они-то и оживляют прошлое, обнажают глубинные слои, на которых держалось все виденное, пережитое нами.

Лучший судья — время. Оно выверяет, как хронометр, пульс человеческого сердца. Не первые шаги, а последние определяют цену наших душевных порывов. Суметь до конца быть верным революции, сберечь чистоту помыслов — вот что главное.

Перелистываешь страницы книг, всматриваешься в пожелтевшие столбцы газет — старых газет — и прослеживаешь судьбу многих людей, от их первого шага до последнего...

Мне попалась в руки заметка. Из газетной хроники: «Взятая с боем группа бандитов, орудовавшая в Ташкенте, осуждена ревтрибуналом на различные сроки исправительно-трудовых работ. К главарям шайки применена высшая мера социальной защиты — расстрел». В этой же заметке сообщалось подробно о пяти тысячах рублей, сданных милицией государству. Так кончила свой путь одна из банд. Банда Штефана. Но история, связанная с ее раскрытием, не получила своего завершения. События разворачивались. Разворачивались, правда, в моем отсутствии. Я поехал на фронт. Красногвардейские отряды железнодорожников были брошены на подавление Дутовского мятежа в Оренбурге и на разгром казачьих полков Зайцева в Чарджуе. Ребята провожали меня. Плахин принес на товарную станцию, где грузился наш революционный отряд, полковриги хлеба и мешочек сушеного урюка. «Сгодится в дороге». Это, скажем прямо, по тому времени было золотым даром. Карагандян отстегнул одну из двух своих бомб и тоже протянул мне. Я отказался: «Оружием снабжаемся по строгому порядку. Держи при себе!» Маслов ничего не дарил. Сказал только: «Повезло. Повезло тебе. Там настоящая контра, в открытом виде. Бей, знай!».

Ему, Маслову, как и мне, все казалось, что борьба в городе не та. Бандюги — мелочь, не в них дело. Надо белую гидру свалить, уничтожить, иначе она нас задушит.

Он не подозревал, что в городе скоро развернутся события, в которых придется столкнуться с врагом лицом к лицу. И борьба будет жестокой и кровопролитной.

...Поезд тронулся. Из теплушек мы махали ребятам руками и винтовками. Отряд торопился на фронт.

Маслов вернулся к дому на Гоголевской. Не хотел выпускать его из поля зрения. Штефана уже не было, о нем стали забывать, но остался чиновник Звягин и его дочь. Остался нераспутанным узелок, связывающий бывшего атамана банды с Антониной Звягиной. И еще поручик Янковский. Его пристегивал к этому делу Маслов.

Поправившуюся после операции Звягину допросил Елисеев. Он уже закончил дело Штефана и хотел лишь уточнить отношения атамана с Антониной. Не было ли деловой близости между ними. Возможно, в доме прятались краденые вещи. Допрос и обыск ничего не дали. Штефана Антонина охарактеризовала как неудачливого ухажера. Познакомилась с ним в Военном собрании. Танцевали. Потом стал навещать ее дома. Терпела, но повода для серьезных отношений не давала. Да и вообще вопрос этот унижает достоинство женщины, и она требует, чтобы ее оставили в покое.

— Но Штефан называл вас своей женой?

— Ему нравилось играть роль семейного человека.

— Он носил обручальное кольцо, — напомнил Елисеев.

— Не знаю. Меня не интересовали его украшения.

— И перстенек с головой Мефистофеля тоже не интересовал?

Звягина чуть зарделась:

— Он взял его с моего стола.

— Зачем?

— Понравился. Сказал, что вернет... Вообще, любил всякие безделушки...

— Чужие?

— Возможно.

— И вернул?

Лицо Звягиной облилось густым румянцем: она явно стыдилась чего-то или чего-то боялась.

— Вернул.

— А вы, чтобы скрыть Штефана, сказали отцу, будто нашли перстенек под диваном.

Она помялась, нехотя выдавила из себя:

— Да.

— Вы знали, что Штефан возглавлял банду воров и убийц?

— Теперь узнала.

Допрос ничего не дал. Версия Звягиной могла быть реальной. В доме ничего не обнаружили. Подручные Штефана не знали Антонину, следовательно, причастность Звягиных к шайке отпала. Но подозрение осталось. Осталось у Елисеева и Маслова. В основном, у Маслова. Тот вообще отбрасывал Штефана, хотя связь атамана с домом подтвердилась. Ему втемяшился в голову поручик Янковский. Только поручик.

Следил за домом. Не каждый день. В свободные от дежурства вечера, в очередь с Карагандяном и Плахиным. Карагандян охотно откликнулся на предложение товарища. Плахин — без энтузиазма. Он мало верил в успех затеи. Вообще, не любил затей. По складу своего характера относился к людям доверчиво, без подозрения. Верил и чиновнику. Один раз, правда, заметив у Звягина перстенек, пошел выяснять. Но не потому, что предполагал обман, просто хотел уточнить, не нашлись ли украденные вещи. Маслов за эту доверчивость называл Плахина примиренцем и соглашателем. Учил его: «Буржуй всегда буржуй. У него за пазухой для нашего брата только камень. В лицо улыбается, а отвернись, сразу трахнет этой булыгой по башке. Понял?».

Карагандяна объединяло с Масловым не столько чувство ненависти к чиновнику канцелярии генерал-губернатора, сколько желание разгадать тайну, принять участие в возможной схватке с врагом. А по части схваток он был большой мастер. Даже один вид его говорил о воинственной душе: кожанка, наган и две гранаты, «бомбы», как он называл их. Фуражка набекрень, из-под куртки глядит матросская тельняшка. В огонь лез без страха, даже с какой-то радостью: глаза загорались, лицо вспыхивало румянцем, и весь он преображался. В такую минуту удержать Карагандяна было невозможно. Не слышит, не видит никого рядом. Вцепишься ему в рукав, пытаешься вразумить, а он только отмахнется: «Погоди, не мешай!». Я иногда думал, как это пули минуют Карагандяна, и ему говорил: «Сглотнешь свинец ненароком, степени́ себя». А он отвечал, посмеиваясь: «Пуля ищет того, кто сзади, а переднего всегда минует». И верно. Сколько раз мы были в переделках, сколько пуль летело нам в лицо, и ни одна не коснулась Карагандяна. Правда, какой-то бандит прожег ему наганом кожаную фуражку на самой тулье, но держал он в тот момент ее в руке — снял, чтобы пот стереть со лба. Так и носил с дыркой, шутил: «Когда вещь не на своем месте, ее всегда испортят».

Сам Маслов во всей истории с чиновником зрил лишь необходимость борьбы с контрой. В нем эта идея сидела глубоко. Белых офицеров и чиновников люто ненавидел. Ребята рассказывали, что на фронте Маслова ни за что отхлестал прапор перед строем по лицу. Гордый и независимый по натуре Маслов не мог