и, если повезет, прославиться. И Нексина по-прежнему, когда он возвращался к своему неоконченному труду, больше всего интересовала необъяснимая «Божественная несправедливость» (какое дерзкое словосочетание!) к Каину.

Поразмыслив, Нексин со временем все больше стал склонялся к мысли, что именно эта несправедливость и явилась причиной первого между людьми преступления, совершенного Каином, когда он, невзирая на то, что не призрел его Бог, пытался утвердить себя. Нексин не задавался другим вопросом: насколько это удалось Каину и пришла ли к нему в результате слава?.. Известно по тексту той же Библии, что не удалось; Каина самого постигла такая же участь — он пал от руки своего же племянника, — таким стал итог жизни Каина, не сумевшего завоевать славу через устранение конкурента. Так ли в действительности все произошло — никто не знает. Нексин считал, что это всего лишь одна из нравоучительных историй, каких немало выдумали в религиозных писаниях, но в реальной жизни каждый человек все равно избирает свой путь и способ действий, полагаясь на себя. Нексин не придавал значения тому, что в этом случае человек поступает вопреки воли Бога, хотя воля Его очень проста, заключается в единственном — исполнении заповедей Бога.

Когда Нексин вошел в молитвенный дом, служба уже шла, пастор проводил обряд евхаристии. Люди сидели на длинных скамьях со спинками, лицами были обращены к пастору, стоящему в противоположной от входа стороне молельного зала, или нефа, как его именуют в церквях, поэтому Нексина мало кто сразу заметил. Не отреагировал и пастор, занятый важным таинством. Ощутив себя неловко, Нексин отошел в эркер — боковую часть нефа, где стояли кадушки с фикусами и китайской розой, и в этот момент его заметили, в его сторону покосилось много любопытных глаз. Нексина удивили непривычные для церкви скромность и простота убранства зала: ранее он никогда не бывал в лютеранской церкви, заходил только в православную, где повсюду была подчеркнутая торжественность, пышность и богатство, — здесь же, как у всех протестантов, не было никаких икон, нарядных стен и иконостаса. Вместо алтаря стоял обычный стол, накрытый белой льняной скатертью, на нем толстенная свеча и книга, очевидно, Евангелие; справа от стола, у стены, стояла фисгармония, заменявшая орган. О том, что он находится все же в церкви, а не на каком-то клубном собрании, напоминало большое, в рост человека, искусно вырезанное из темного дерева распятие, прикрепленное к восточной стене за импровизированным алтарем, и еще вывешенные по всему периметру небольшие доски, на них резьбой по дереву короткие цитаты. Одна из таких досок была прямо у входа, где он остановился, и на ней вырезано: «Выход есть всегда! Иисус». Нексин согласился с таким лозунгом, который помогает обнадежить человека; обвел еще раз внимательно пустые, без образов, стены, где невозможно было заблудиться взгляду мало что знающего и не разбирающегося в иконах неискушенного посетителя. Нексин отметил для себя, что это не так и плохо, и вспомнил старый анекдот о старухе, зашедшей в церковь поставить свечку. Она купила две свечки; одну поставила перед образом Пантелеимона-целителя, вторую перед картиной с пораженным демоном. Это увидел дьячок, решивший, что старуха либо спятила, либо подслеповата (в церкви было темновато). Он сказал: «Бабушка, не ведаешь, что творишь, зачем свечку поставила перед диаволом?» — «Все я ведаю, батюшка, — ответила она. — Не худо иметь своих не только в раю, но и в аду. Кто знает: где окажусь?»

Нексин увидел в зале нескольких работников лесхоза, другие знакомые лица местных жителей. Многие при виде его искренне и заметно удивлялись, но очень быстро хорошие человеческие эмоции сменили на выражение эзотерического состояния, потому, видимо, что после принятия причастия «от тела и от крови Господней», а также после благословения пастора иначе было нельзя.

На улице было солнечно, наружный свет проникал внутрь залы через высокие окна и падал широкими полосами на стол, пол, на одежду и лица собравшихся; ярко горела высоким пламенем свеча, и, кажется, ничего на свете не могло в эту минуту нарушить важность и торжественность момента для собравшихся. Среди притихших, погруженных в свои мысли прихожан неспешно и важно, как показалось Нексину, очень театрально прохаживались с большой медной тарелкой двое людей. Один был в серебристой парчовой накидке с вышитыми на спине и груди крестами, помощник пастора, второй просто с повязкой из такой же парчи на рукаве. В последнем Нексин узнал Варкентина. Они подходили к каждому из находящихся в церкви и склоняли покорно голову. Люди доставали из карманов и кошельков деньги и клали в тарелку; и по мере продвижения сборщиков в зале, кучка разноцветных купюр на тарелке быстро росла. И так получилось, что процессия подошла к прихожанам, которые стояли вблизи Нексина. Подойдя к этим людям, Варкентин сильнее обычного опустил голову, смотрел только в пол; было заметно, как вдруг стала дрожать в его руках тарелка. Нексин сам шагнул к сборщикам и тоже положил в общую кучу деньги.

Такой сбор пожертвований установил Либерс. До его приезда в этот приход у входа в молитвенный зал стоял обычный ящик из жести с висячим замочком, прорезью на крышке и надписью «Пожертвования». Но, к сожалению, даже приходя в церковь и переступая ее порог, люди и здесь не отказывались от худших человеческих черт. Либерс при вскрытии ящика часто в нем обнаруживал деньги, уже исключенные из оборота, или разменную мелочь; попадались и анонимные записки. В одной из них кто-то писал: «Господин пастор, как поживает ваша Элизабет?..» Записка ввергла пастора в замешательство, он мучился несколько дней, думая, что бы она значила, на что в ней намекали, потому что с Элизабет действительно было не все так просто, но, с другой стороны, настолько лично, что он был абсолютно уверен, что о его особенных отношениях с собакой не мог знать никто. В итоге успокоил себя тем, что записка была обычной хулиганской выходкой. Но после этого, чтобы покончить с подобным, не допускать появления впредь таких вещей, попросил убрать ящик пожертвований и завел следующий порядок, когда сбор средств происходил по окончании службы сборщиками у присутствующих прихожан. Было в этом и другое полезное, по разумению пастора, дело. Теперь каждый из прихожан мог подсмотреть: а что же бросает в тарелку его сосед?.. Так, Либерс исключил, с одной стороны, возможность анонимных записок, а с другой стороны, у людей не было выбора, — им приходилось класть в тарелку только деньги, потому что каждый мог увидеть, что и сколько положил его сосед. Был при этом еще один немаловажный психологический момент: между прихожанами