Однако, этот упрек не основателен. Это ясно станет по мередальнейшего углубления в сущность разбираемого вопроса. Пока же я замечу, чтотолько поверхностное размышление могло сделать такое заключение из приведенныхпредпосылок, мне представляется более, чем вероятным, что они приведут нас кдиаметрально-противоположному выводу. Золя, столь хорошо понимающий мотивыубийства из страсти, тем не менее ни одного подобного убийства не совершил бысам, а именно потому, что в нем таится еще так много другого. Действительныйубийца этого рода является жертвой своей страсти, в художнике же, изображающемего, искушению противится все богатство его духовного мира. Это духовноебогатство и есть причина того, что Золя знает этого убийцу из страсти лучше,чем этот убийца знает самого себя, но познать он в состоянии будет толькотогда, когда он лично испытает на себе всю силу влечения убийцы отсюда –художник стоит лицом к лицу с искушением, с полной готовностью подавить изащититься от него. Таким образом одухотворяется преступное влечение в великомчеловеке, возносится в степень мотива к художественному творчеству, как у Золя,или к философской концепции «радикального зла», как у Канта, а потому нетолкает его на путь преступного деяния.

Из огромного числа возможностей, присущих высоко– одареннымличностям, вытекают весьма важные последствия, возвращающие нас к развитой намив прошлой главе теории генид. То, что мы включаем в себя, мы замечаем с большейлегкостью, чем то, чего мы не понимаем (будь это иначе, немыслимо было быникакое общение между людьми они большей частью совершенно не знают, как частоони друг друга не понимают). Гений же, который значительно больше понимает чемобыкновенный человек, будет также и больше подмечать. Интриган без трудазаметит человека, сродственного ему. Страстный игрок сразу заметит, когдадругой чувствует сильное влечение к игре, в то время, как то же обстоятельствоускользнет совершенно от внимания прочих людей. «Der Art versiesht du dichbesser», – говорит вагнеровский «Зигфрид». Относительно же болееодаренного человека было сказано, что он поймет каждого человека лучше, чемпоследний самого себя, при том предположении, что он кроме этого человекавмещает в себе нечто большее, точнее, если он воплощает в себе этого человека иего противоположность. Двойственность является необходимым условием восприятияи понимания. Примером служит психология, которая на вопрос. что являетсярешающим условием сознания, «самоотрешения», ответит: контраст. Если в мире всерешительно было бы серо, то люди совершенно лишены были бы представления цвета,не говоря уже о понятии цвета. Шум, полный однообразных звуков, легко вызываетсонливое состояние в человеке: двойственность (свет, разъединяющий иразличающий вещи)– вот причина бодрствующего сознания.

Потому никто не в состоянии себя понять, хотя бы он всюжизнь беспрерывно и зорко следил за собою. Человек же всегда может понятьдругого, с которым он, правда, сходен, но сходство это не исчерпывает всехсторон его духовного мира. У него столько же общего с его противоположностью,сколько общего у последней с ним самим. В этом подразделении лежат наиболеевыгодные условия понимания: вышеприведенный пример Клейста. Итак, понятьчеловека значит – иметь в себе этого человека и его противоположность.

Для того, чтобы дойти к сознанию одного только членакакой-нибудь пары, человеку необходимо вместить в себе целый ряд противоположныхпар. Это положение вполне подтверждается физиологическими доказательствамиучения о цветовом ощущении глаза. Я приведу здесь только всем знакомое явление,что световая слепота простирается на оба дополнительных цвета. Человек,лишенный способности воспринимать красный цвет, не воспринимает также изеленого, с другой стороны, нет человека, воспринимающего голубой цвет иодновременно не реагиругощего на желтый цвет. Этот закон вполне приложим и кобласти духовной жизни человека: это основной закон всякого сознания. Например,человек жизнерадостный сильнее поддается удрученному состоянию, чем человекуравновешенный: меланхолика может спасти только могущественная, сильная мания.У кого чувство тонкого и изящного столь сильно развито, как у Шекспира, тот скореедругих воспримет и поймет, как некоторую опасность для себя, всякуюотвратительную грубость.

Чем больше типов и их противоположностей объединяет в себечеловек, тем менее ускользнут от его внимания (так как за пониманием следуетспособность восприятия) активные и пассивные действия людей, тем глубже онпроникает в их помыслы, истинные желания и чувства. Нет гениального человека,который бы не был великим знатоком людей. Значительный человек озирает спервого раза самые отдаленные тайники души человека и он нередко готов тотчасже дать полную характеристику его.

Среди большинства людей каждый проявляет определенную, болееили менее развитую склонность к какому-либо предмету. Этот прелестно знаком смиром птиц и мастерски различает их голоса, а тот с самого утра вперил свойлюбовный пристальный взгляд в окружающие его цветы, одного потрясаютнагроможденные друг на друга теллурические осадки, и звезды мелькают перед нимв виде радушного привета, и только (Гете), – другой застывает в каком-тобезотчетном предчувствии от веяния холодного ночного звездного неба (Кант).Иные находят, что горы безжизненны, и чувствуют себя околдованными беспрерывнопереливающимися морями (Беклин), а другие ровно ничего не находят в этомнепрекращающемся движении и ищут удовлетворения под возвышающей властью горныхгромад (Ницше). Совершенно также каждый, даже самый простой человек, находит вприроде нечто такое, что его больше всего привлекает, по отношению к предметусвоего влечения, чувства его становятся острее и восприимчивее, чем ко всемупрочему. Как же гениальному человеку, который в идеале вмещает в себе духовнуюсущность всех людей, не впитать в себя вместе с их внутренним миром все ихсклонности и разнообразное отношение к окружающему.

Не только всеобщность духовной сущности человека, но ивсеобщность естественно природного начала пустила в его душу прочные глубокиекорни. Он – человек, стоящий в самых близких интимных отношениях к вещам. Всепривлекает его внимание, ничто от него не ускользает. Он в состоянии все понять,вместе с тем его понимание обладает особенной глубиной уже потому, что он можеткаждый предмет сравнить с самыми разнообразными вещами и провести между нимисоответствующее различие. Он лучше других измерит предмет и укажет егонадлежащие границы. Все это с яркой отчетливостью и силой отражается в сознаниигениального человека. Отсюда несомненно и его чувствительность являетсянаиболее утонченной. Ее не следует смешивать с той чувствительностью, которуюодносторонний взгляд приписывает художнику, когда говорит об остротезрительного восприятия у живописца (или у поэта) или об утонченности слуховыхорганов у композитора. В последнем случае под чувствительностью понимаютчрезвычайно утонченное развитие сферы чувственных ощущений. Мера жегениальности определяется не столько чувственной, сколько духовнойвосприимчивостью к различиям. С другой стороны эта восприимчивость и направленапреимущественно внутрь. Таким образом, гениальное сознание неизмеримо далекоотстоит от стадии гениды. Оно обладает сильнейшей яркостью и наиболееотчетливой ясностью. Гениальность является здесь некоторой степенью высшеймужественности, а потому-то Ж и не может быть гениальной. Это является вполнепоследовательным применением вывода предыдущей главы, что М живет сознательнее,чем Ж, к результатам, полученным нами в настоящей главе. Отсюда – общееположение: гениальность идентична более общей, а потому и высшейсознательности. Но интенсивная сознательность достигается путем неизмеримогоколичества противоположностей, которые вмещает в себя выдающийся человек.