Здесь можно вернуться к содержанию предыдущей главы иобосновать особую твердость памяти у гениальных людей еще другим путем. Чемгениальнее человек, тем больше он вмещает в себе человеческих типов и человеческихинтересов, это в свою очередь предполагает и значительные размеры его памяти. Вобщем, для всех людей одинаково открыта возможность «перцепировать» явленияокружающей среды, но большинство «апперцепирует» из бесконечного множестваявлении только бесконечно малую часть их. Для гения идеалом является такоесущество, у которого число «апперцепции» равно числу «перцепции Такого существав действительности нет. С другой стороны, не существует также человека, которыйограничился бы одними „перцепциями“ и никогда не „апперцепировал бы“. Уже поодному этому должны существовать всевозможные степени гениальности, в крайнемслучае, нет ни одного мужчины, который абсолютно был бы лишен гениальности. Всеже совершенная гениальность остается идеалом. Нет человека, совершеннолишенного апперцепции, как нет человека с универсальной апперцепцией (которуюмы впоследствии отождествим с совершенной гениальностью). Апперцепция, какусвоение, пропорциональна памяти, как обладанию, в смысле объема и твердостиее. Так тянется непрерывный ряд ступеней от человека, живущего отдельнымибессвязными моментами, лишенными для нет всякого значения, такого человека вдействительности нет, к человеку, который живет непрерывной жизнью, оставляющейв его памяти след на вечные времена (так интенсивно он все воспринимает!).Такого человека в действительности тоже нет: даже величайший гений гениален нево все периоды своей жизни.

Первым подтверждением этого взгляда о непреложномсоотношении между памятью и гениальностью, как и изложенной здесь дедукции изэтого взгляда, может служить неимоверная память, которую проявляют гениальныелюди по отношению к мелочам, к самым второстепенным сторонам какого-либоявления. При универсальности их природы все обладает для них одинаковым, частодля них самих не ясным значением. А потому всевозможные детали само собоюнеизгладимо запечатлеваются в их памяти, врезываются в нее без особых усилий,без особенной внимательности со стороны. Мы уже здесь обратим наше внимание нату мысль, которая впоследствии будет глубже разработана, что гениальный человекв разговоре о давно минувших событиях никогда не скажет, например, «этонеправда», не скажет ни себе, ни кому-либо другому. Правильнее было бы думать,что для него нет ничего такого, в чем он не ощущал бы известной степенидостоверности именно потому, что он восприимчивее всех прочих людей к различнымизменениям предметов, происшедшим в процессе их жизни.

В качестве верного средства испытать дарование какого-либочеловека можно порекомендовать следующее: в течение более или менеепродолжительного времени избегать всяких встреч с ним, и при первой после этогоперерыва встрече завязать разговор, близко касающийся содержания встречи,происшедшей до перерыва. Уже с самого начала можно будет заметить, как живосохранил он в своей памяти все подробности ее, как сильно и отчетливо онвоспринял ее. Сколько фактов собственной жизни теряет из памяти своейбездарность, в этом каждый может убедиться на себе. Вы можете иметь сбездарными людьми самое продолжительное и тесное общение, но уже черезнесколько недель они о всем этом забывают. Можно найти людей, которые в течениеодной и двух недель имели с вами какое-нибудь одно общее дело – через нескольколет они уже ничего не в состоянии вспомнить. Правда, путем самого подробногоизложения всего того, о чем идет речь, путем самого старательного описанияпрежнего положения во всех его деталях можно, наконец, вызвать самые туманныепроблески памяти о совершенно забытом. Этот опыт навел меня на мысль, чтотеоретическое положение о недопустимости полного забвения можно доказать нетолько состоянием гипноза, но и эмпирически тем, что мы воскрешаем в памятичеловека представления, которые он в свое время действительно воспринял.

Центр тяжести, таким образом, лежит в том, много ли мы должнырассказать человеку из его жизни, из того, что он говорил, слышал видел,чувствовал, сделал, и чего теперь он не вспомнит. Здесь мы впервые подошли ккритерию дарования, который легче подвергнуть испытанию со стороны других, таккак он не требует наличности творческой деятельности человека. Каким широкимприменением он пользуется в сфере воспитания, об этом мы здесь особо говоритьне будем. Он одинаково важен как для родителей, так и воспитателей.

От памяти, естественно, зависит и мера того, насколько людив состоянии подметить сходства и различия. Особенно развита эта способность утех людей, которые все свое прошлое содержат в своем настоящем, которые сводятвсе моменты своей жизни к известному единству и сравнивают их друг с другом.Именно эти люди особенно удачно схватывают всевозможные сходства, пользуясьпринципом tertium comp-arationis, о котором преимущественно и идет речь. Изсвоего прошлого они извлекают то, что имеет наибольшее сходство с настоящим,каждое из этих переживаний обладает у них до того ярко выраженнойиндивидуальностью, что от их взора не ускользнут ни сходства, ни различия междуними, а потому события далекого прошлого успешно борются с действием времени иотчетливо сохраняются в памяти. Недаром видели в прежнее время в богатстве красивыхсравнений и образов исключительную принадлежность поэтов. Люди читали иперечитывали любимые сочинения Гомера, Шекспира и Клопштока или с нетерпениемждали их в самом чтении. Но, кажется эти времена давно прошли после того, какГермания, впервые в течение 150 лет, осталась без великого поэта и мыслителя,когда скоро уже не найдется человека, который бы не «написал» чего-нибудь.Теперь такие сравнения уже не ищут, да если бы даже и стали искать, то едва либы нашли. То время, которое видит лучше свое выражение в неясных, туманныхнастроениях, философия которого всецело свелась к «бессознательному» – не естьвремя великих людей. Ибо великий человек – это сознание, перед которымрассеивается туман бессознательного, как под лучами солнца. Проявись в нашевремя хотя одно яркое сознание, о, как быстро расстались бы мы с нашимискусством настроений, которым мы так гордимся! В полном сознании, которое впереживаниях настоящего вмещает переживания прошлого, кроется фантазия –условие философского и художественном творчества.

Сообразно этому совершенно неверно, будто у женщин фантазиябогаче, чем у мужчин. Опыты, которые говорят в пользу более живого воображенияженщин, всецело взяты из сферы их фантастической половой жизни. Следствия же,которые действительно можно было бы вывести из этих опытов, еще несоответствуют настоящей стадии нашего изложения, а потому мы их пока оставим.

Правда, существуют более глубокие причины того, что женщинасовершенно лишена всякого значения в истории музыки. Тем не менее мы тут жеможем указать на ближайшую причину: отсутствие фантазии у женщины. Длямузыкального творчества необходимо обладать гораздо большей фантазией, чемфантазия самой мужественной из женщин. Оно требует фантазии в большей степени,чем художественная или научная деятельность. Ведь нет ничего в природе или вчувственной эмпирии, что соответствовало бы музыкальной картине. Музыка стоиткак бы вне всяких аккордов и мелодий, так что в этой области человекусамостоятельно приходится создавать и основные элементы. Всякая другая областьискусства имеет более непосредственное отношение к эмпирической реальности.Более того, родственная музыке (взгляд, который далеко не все разделяют)архитектура имеет дело с материей даже в самых первоначальных стадиях своих,хотя она имеет то общее с музыкой, что свободна от всякого подражания природе(пожалуй, еще в большей степени, чем музыка). Поэтому архитектура – занятиемужчины, женщина архитектор– это представление, вызывающее в нас живейшеечувство сострадания.