Потому универсальность является характерным признаком гения.Гениальности в какой-нибудь специальной области – нет. Нет ни математических,ни музыкальных гениев. Гений – универсален. Можно дать следующее определениегения: человек, который все знает, не изучив ничего. Под этим «всезнанием»,естественно, следует разуметь не какие-либо теории или системы, по которымнаука распределяет факты действительности. Сюда также не подойдет ни историявойны за испанское наследство, ни опыты, произведенные над диамагнетизмом (?).Точно также цвет воды при облачном или лучезарном небе художник познает, незнакомясь предварительно с принципами оптической науки, и вовсе не нужноособенно углубляться в учение о человеческом характере для того, чтобы создатьзаконченный цельный образ человека. Чем даровитее человек, тем больше онсамостоятельно думал о всевозможных предметах и, таким образом, выработал себеопределенное личное отношение к ним.

Теория о гениях-специалистах, с точки зрения которой позволительноговорить, например, о «музыкальном гении, невменяемом во всех других областях»,опять-таки смешивает понятия талант и гений. Музыкант если он действительновелик, может на языке, указанном ему особого рода талантом его, быть столь жеуниверсальным, так же совершенно охватить внутренний и внешний мир, как поэтили философ. Таким гением был Бетховен. Вместе с тем он может вращаться в такойже ограниченной сфере, как посредственный ученый или художник. Таков был ИоганнШтраус, которого называют, к нашему великому изумлению гениальным, хотя егоживая, но очень ограниченная фантазия и создала прелестные цветы. Итак,повторяю, существуют различные таланты, но один только гений, может выбратьсебе определенний талант, чтобы в этой сфере развивать свою деятельность. Естьнечто общее у всех гениальных людей как таковых, как бы сильно не различалисьмежду собой великий философ и великий художник, великий музыкант и великийскульптор, великий поэт и великий творец религиозной догмы. Талант, этотмедиум, при помощи которого раскрывается истинная духовная сущность человека,играет менее значительную роль, чем это привыкли думать. Его значение большейчастью переоценивают в той узкой перспективе, в которой, к сожалению, так частопроизводится художественно-философское исследование. Не только различныеоттенки дарования, но характер и мировоззрение не расходятся соответственнограницам различных искусств. Эти границы как бы стираются, и длянепредубежденного глаза получаются самые неожиданные сходства. Вместо того, чтобыкопаться в поисках аналогий в истории музыки или вообще в истории искусства,литературы, философии, можно смело сравнить, например, Баха с Кантом, КарлаМарию Ф. Вебера с Эйхендорфом, Беклина поставить наряду с Гомером. Подобноеисследование не только выигрывает в смысле огромной плодотворности его, но оноприносит неизмеримую пользу глубине психологического анализа, отсутствиекоторой так болезненно ощущается в трудах по истории искусства и философии.Вопрос о том каковы те органические и психологические условия, которыепревращают гения то в мистического духовидца, то в великого рисовальщика,должен остаться в стороне, так как существенного значения для данной статьи онне имеет.

Эта гениальность, которая при всевозможных различиях, частоочень глубоких у различных гениев, всегда остается неизменной и которая, как мывыше указали, везде и всюду проявляется, совершенна недосягаема для женщины. Водном из последующих отделов я подвергну рассмотрению вопрос о том, могут лисуществовать чисто научные и практические гении, а не только художественные ифилософские, тут же я замечу, что следует весьма осмотрительно награждать людейэпитетом «гениальный» – положение, которое до сих пор совершенно несоблюдалось. Мне еще представится случай доказать, что женщина должна бытьпризнана не гениальной, если мы хотим постигнуть сущность и понятиегениальности. Тем не менее несправедливо будет упрекать изложение в том, чтооно по отношению к женскому полу выдвинуло произвольное понятие и объявило этопонятие сущностью гениальности с той целью чтобы совершенно исключить из нееженщину.

Здесь можно вернуться к соображениям, высказанным в самомначале главы. Женщина не проявляет никакого понимания гениальности, заисключением разве того случая, когда оно направлено на живого еще носителя ее.Мужчина, наоборот, питает к этому явлению то глубокое чувство, которое с такойяркостью и увлекательностью описано Карлейлем в его до сих пор еще мало понятойкниге «Hero-worship» (Почитание героев). В этом почитании героев еще раз сказываетсята особенность, что гениальность тесно связана с мужественностью, что онаявляется идеальной, потенциированною мужественностью. Женщина лишенаоригинальности сознания. Последнее она заимствует от своего мужа. Она живетбессознательно, муж сознательно, сознательнее всех гений.

Я начну о теории генид. С этой целью приведу следующеенаблюдение. Как-то раз я полумеханически отсчитывал страницы какой-то книги поботанике и вместе с тем думал о чем-то в форме гениды. Но уже в следующиймомент я никак не мог вспомнить, о чем я думал, как я думал, что именностучалось в дверь моего сознания. Именно поэтому случай этот представляется мнеособенно поучительным, так как он типичен.

Чем пластичнее, чем более оформлен комплекс ощущений, темего легче воспроизвести. Ясность сознания есть первое условие воспоминания.Способность сохранить в памяти испытанное ощущение прямо пропорциональнаинтенсивности сознания в момент ощущения. «Этого я никогда в жизни не забуду»,«я буду помнить всю свою жизнь», «это никак не может исчезнуть из моей памяти»–так говорит человек о таких явлениях, которые его особенно сильно взволновали,о таких моментах, которые обогатили его разум новым наблюдением. Но если самавозможность воспроизвести известные состояния сознания стоит в прямом отношениик их расчлененности, то ясно, что не может существовать никакого воспоминанияоб абсолютной гениде.

Так как одаренность человека растет вместе с расчлененностьювсех его переживаний, то отсюда непосредственно следует, что тот человеквспомнит с особенной отчетливостью все свое прошлое, все, о чем он когда-либодумал, что видел и слышал, что чувствовал и ощущал, кто духовно богаче иодареннее. Вместе с тем его воспоминания о фактах минувшей жизни будут обладатьбольшей достоверностью и живостью. Универсальная память о всем пережитомпоэтому является наиболее верным и самым общим признаком гения. К тому же этотпризнак очень легко обосновать. Большой популярностью, особенно средикафересторанных литераторов, пользуется взгляд, что люди творчества совершеннолишены памяти, так как они создают все новое. Так думают, вероятно, потому, чтоименно в памяти лежит единственное условие творчества, условие, которому творцывполне удовлетворяют.

Положение необъятности и живости памяти у гениальных людейявляется для нас догматическим выводом теоретической системы, лишенным поканового подтверждения данными опыта. Это положение, конечно, нельзя опровергнутьтем доводом, что гимназический курс истории или неправильные греческие глаголыочень быстро забываются и генинальными людьми. Не воспоминание пройденного, апамять о пережитом – вот предмет наших рассуждений. То, что изучается дляэкзаменов, остается в памяти в самой незначительной своей части, именно в той,которая вполне соответствует специальному таланту школьника. Благодаря этомустанет вполне понятным, что у маляра может быть лучшая память на цвета, чем увеличайшего философа. У самого ограниченного филолога лучшая память о давнозаученных аористах, чем у его коллеги, гениальнейшего из поэтов. Тот факт, чтоэкспериментальная психология испытывает память человека, заставляя егозаучивать всевозможные буквы, многозначные числа или бессвязные слова, самымбеспощадным образом обнаруживает всю свою безнадежность и беспомощность. Этабеспомощность особенно ярко сказывается у людей, которые. вооружившись целымарсеналом электрических батарей и сфигмографических аппаратов, не переставаякричать о «точности» своих бесконечно-скучных опытов, заявляют притязание наавторитетное слово in rebus psychlogicis. Но все эти попытки имеют так малообщего с той памятью, которая вмещает в себе сумму переживаний целойчеловеческой жизни, что невольно задаешься вопросом, имеют ли эти кропотливыеэкспериментаторы вообще какое-нибудь представление об этой особой форме памятиили даже о психической жизни. Упомянутые исследования применяют кразнообразнейшим модам одинаковую мерку, благодаря чему все индивидуальноесовершенно сглаживается. Они как бы умышленно отвлекаются от самого ядраиндивидуума и рассматривают его как хороший или плохой регистрационный аппарат.Несомненно, глубокая мысль лежит в том, что в немецком языке слова «bеmеrкеn» и«mеrкеn» одного и того же корня. То, что возбуждает внимание вследствиеестественной созданности своей, – запоминается. То, о чем мы вспоминаем,первоначально должно было вызвать интерес к себе, если же мы что-нибудь забыли,то ясно, что мы в этом обстоятельстве принимали самое ничтожное участие. Урелигиозного человека прочнее всего врезываются в память религиозные учения, упоэта – стихи, у мистика чисел – числа.