— Да, конечно. — Волонтарь недоуменно пожал плечами. — Я не настолько бесполезный, как вам кажется. Вожу машину, работаю, могу устроить взбучку нерадивым депутатам, если они что-то личное ставят выше общественного. Врачи говорят, что не хватает йода в организме, отсюда приступы сонливости. Не знаю, где его брать, этот йод.

— В море, — подсказал Андрей. — Там его навалом и совершенно бесплатно. Почаще совершайте морские прогулки.

— Не помогает. — Волонтарь усмехнулся и осведомился: — Вы собирались выяснить у меня что-то конкретное?

— Как работа, Павел Елисеевич?

— А кому сейчас легко? — Главный поселковый депутат вздохнул, из чего явствовало, что с работой у него полная труба. — Дел невпроворот, надо как-то жизнь налаживать. Вы не смотрите, что вокруг все выглядит запущенным. Вы бы видели, что тут было год назад. После немцев как Мамай прошел. Населения ноль, жилья фактически не было, ни электричества, ни водопровода, о канализации могли лишь мечтать. А сейчас многие объекты уже подключены к центральным линиям, предприятия оживают.

— Да, я знаю, — сказал Андрей. — В этом немалая заслуга наших народных избранников. Вы семейный человек?

— Был когда-то. — Волонтарь заморгал, метко вонзил окурок в пепельницу. — Супруга скончалась от туберкулеза полтора года назад. Сын погиб в сорок третьем году на Курском выступе. Его завалило в окопе во время артналета.

— Сочувствую. Я слышал, вы тоже принимали участие в боевых действиях?

— Партизанил я в карельских озерах и болотах. На что-то большее здоровья не хватало. Восемь месяцев в отряде товарища Панайотова. Я был у него кем-то вроде комиссара, поскольку человек партийный. Каюсь, был в плену, когда немцы нашу дальнюю базу разгромили. Но только сутки. Нас восемь было. Всех на следующий день бойцы Панайотова освободили, когда атаковали немецкий лагерь. Этот факт отражен в моем личном деле.

— Если сутки, то это не считается, — с улыбкой проговорил Андрей. — За это время оккупанты не успели бы сделать из вас врага народа.

Шутка была не самой удачной. Волонтарь напрягся, стал ершистым и настороженным.

— Я прибыл для выяснения обстоятельств гибели капитана Лазаревича, — произнес Неверов дежурную фразу. — Многие факты говорят о том, что это самоубийство. Если так, то моя командировка не затянется. У вас есть мнение по данному вопросу? Вы работали с Лазаревичем в одном здании и наверняка часто встречались.

— Да, Борис Александрович здесь работал, — сказал Волонтарь, — Точнее, там, в другом крыле. Он не был очень разговорчивым человеком, понимаете? О своей работе вообще не распространялся. Разве это в привычках офицеров госбезопасности? Здоровались, улыбались. Однажды я у него сигарету попросил, так он целую пачку отдал. Дескать, забирайте, Павел Елисеевич, коптите небо на здоровье. У меня паек приличный, и на жалованье не жалуюсь, еще куплю. Странный он был неделю назад, — вспомнил Волонтарь. — По лестнице прошел, даже не поздоровался. Видать, задумался крепко.

«Ага, с какой бы еще стороны безопасность страны подпереть», — подумал Неверов.

Он сам себя не узнавал. Ему почему-то всякая гадость в голову лезла.

— А когда мне сказали, что капитана мертвым нашли и он, похоже, сам себя убил, я удивился страшно. Не был он похож на человека, готового пустить себе пулю в голову. Нет, я все понимаю. Бывают черные дни, пакостные мысли, иногда кажется, что все беспросветно… — Он замолчал, задумался, не сболтнул ли что-то вредное и абсолютно несоветское.

Андрей тоже помалкивал, с любопытством разглядывал растерявшегося собеседника. Тот стащил с носа очки и стал нервно драить стекла отворотом безрукавки.

У Шабанова день тоже не задался. Утренний инцидент с грязевым душем выбил его из колеи. Когда на горизонте возник офицер, которого он сразу невзлюбил, он скрипнул зубами, закрыл глаза и с титаническим трудом сохранил самообладание.

Затрещал телефон, Шабанов схватил трубку, стал молча слушать, потом процедил:

— Вот на этом руднике все и останетесь, если не сделаете за неделю! Ты прораб или тряпка, Петрович? Все, это последнее слово. — Он швырнул трубку на аппарат и очень неласково воззрился на посетителя.

— Вы так встречаете людей, что хоть не заходи, — посетовал Андрей.

— А что, я должен ковриком перед вами расстелиться? Может, еще и улыбнуться?

— Нет, улыбаться не надо. Боюсь, это зрелище не для слабонервных. Оставайтесь собой, Дмитрий Егорович, но не забывайте, в каком мире вы живете.

Угроза вышла лишь отчасти завуалированной.

Шабанов усмехнулся, не меняясь в лице, и проговорил:

— Мне ли это не помнить, уважаемый? Думаете, у меня нет связей в партийных и хозяйственных кругах? К вашему сведению, я больше пятнадцати лет провел на ответственной работе — руководил парткомом оборонного предприятия «Красный молот» на Брянщине, был директором механического завода, возглавлял исполком крупного рабочего поселка.

— Вам везде приходилось орать и стучать кулаком по столу, употреблять ненормативную лексику? Рискну предположить, что всесоюзным институтом изящной словесности вы не руководили. Как-то странно, согласитесь? Вы занимали посты на крупных предприятиях, и вдруг какой-то исполком небольшого поселка, расположенного у черта на рогах. Это не похоже на головокружительную карьеру видного партийно-хозяйственного деятеля. Так что не хвастайтесь тут своими связями, пока я не начал трясти своими. Что за неприязнь, Дмитрий Егорович? Нечто патологическое? Есть повод недолюбливать советские органы? Переживаете по поводу смерти Делягина? Или обиделись, что я вам помог утром вытащить из грязи машину? Вы сами застряли. Почему именно я должен был пачкаться?

Благоразумие постепенно возвращалось к Шабанову. Он понял, что надо убавить обороты, и потихоньку разговорился. Сначала отвечал сквозь зубы, потом нормально.

Да, с Делягиным Шабанову общаться приходилось. Грамотный, как ни странно, инженер, но чувствовалась в нем психическая неуравновешенность.

Про беглых зэков ничего не знает. Про перестрелку с нарушителями границы и мифических водолазов, конечно, слышал, но далек от всего этого.

С Лазаревичем водку не пил, как-то не было поводов. Тот вообще ни с кем этим не занимался. Он же еврей, нет? Хотя товарищу Шабанову глубоко безразлично. Он убежденный интернационалист, как и велят каноны.

Сейчас у него две заботы: запустить рыбзавод, через полгода — гранитный карьер, а там и мама не горюй. Вчера вот с Пожарским поцапался — тому опять понадобилась тяжелая карьерная техника. А он ее родит?

Слушать все эти откровения срывающегося самодура становилось невозможно. Неверов дождался, пока в очередной раз запоет телефон, учтиво попрощался и покинул кабинет. Но и в коридоре его настигла грозная начальственная ругань.

Женщина с истертой папкой под мышкой прошла мимо него, сделала вид, что он пустое место, и стала быстро подниматься по лестнице. Невысокая, в расстегнутой куртке, в плотной серой юбке. Она не обернулась, войдя в поворот. Значит, ее безразличие не было напускным.