Даша чуть повела плечом на этот звук и подняла на меня глаза. Мне нечего было ей сказать.

Сев в машину, я набрала Ванин номер.

– Как дела? – отозвалась трубка.

– Ты где? Закончил с гостиницей?

– Закончил, – ответил Иван. – ничего интересного. Семеренко вселился двадцатого числа, когда они с Аленой приехали из Москвы. Администратор сказала, он заехал без предварительной записи. Приехал злой, возбужденный, потребовал «лучший номер в этой дыре» и до следующего утра не выходил. Утром он уехал – спокойный, выбритый, в костюме.

– На похороны поехал.

– Да, вернулся днем. И – барабанная дробь – больше его никто не видел.

– Испарился, что ли?

– В этом отеле стойка администратора неудобно расположена. Лифт к номерам и выход из здания расположены далеко. Если он хотел выскочить незаметно, запросто мог это сделать. На следующий день должен был выписаться, но не выписался. Администратор пошла проверить – нашла его вещи в номере. Видно, взял самое необходимое.

– Как Кирьянов мог такое прохлопать?

– Может, они не искали в отелях? Ваш товарищ был убежден, что парень ночевал у Алены. К тому же им все равно не удалось бы его отыскать в «Авалоне». Наши ребята раскрыли эту тайну, только сунув денег персоналу. Семеренко попросил администратора поселить его под вымышленным именем.

– Спасибо вашим волшебным ребятам.

– Хотел остаться инкогнито для журналистов. Господи, кому этот клоун тут сдался?

– В тебе ревность говорит, – усмехнулась я, – актер он довольно популярный. Значит, когда именно наш красавец покинул отель, неизвестно. Что ж, это пока на руку Кирьянову. Алиби у Семеренко нет. Возможность убить у него имелась.

– Что будем делать дальше?

– Все по плану. Сейчас едем к Светлову. Можешь за мной заехать через час.

Подъехав к своему дому, я немного посидела, откинувшись на сиденье и пытаясь набраться сил, чтобы доползти до своей квартиры. Нечеловеческая усталость накрыла меня, едва только в этой гонке последних дней нашлись спокойные пять минут. В голове у меня звучал назидательный голос Кирьянова: «Бросай все и уезжай на отдых!» От бессилия хотелось по-детски расплакаться, но я вспомнила, что на свете есть кофе.

Поднявшись в квартиру, я сварила себе любимый напиток и пять минут молча наслаждалась им, сидя за пустым столом и глядя, как наливаются розовым цветом предзакатные облака.

Надо было сосредоточиться на деле, но я не могла собрать свои мысли в кучу. Могла ли Даша обидеться на выходку подруги до такой степени, что вернулась ночью и зарезала ее? Слабо верится. Мотива нет. Но новая информация заставляла меня по-новому взглянуть на Ларису Ильиничну Коневу, безутешную сестру и тетку Каменцевых. Похоже, дамочка не остановится ни перед чем, чтобы разжиться деньгами под старость лет.

Надо разобраться с дневником. Сейчас, после смерти Алены, когда ее имя на слуху и звучит со всех экранов, ценность этого документа ненадолго возросла, и это единственная возможность у тетки продать свою находку подороже. Уже спустя пару месяцев, когда новость забудется, этот дневник не будет стоить ничего.

– Расскажи-ка мне про шантаж, – попросила я, едва усевшись в «додж».

Иван удивленно посмотрел на меня.

– Про какой шантаж?

– Даша мне рассказала, что тетка шантажирует Бориса Михайловича личным дневником Алены. Там якобы содержится какая-то компрометирующая информация.

– Первый раз об этом слышу.

– Тогда надо спросить у самого Бориса Михайловича.

– Спроси, но я клянусь – ничего об этом не знаю.

– Странно. Мне казалось, ты, как личный помощник, должен быть в курсе подобных вещей. Разве утрясать такие ситуации – не твоя обязанность?

Иван улыбнулся:

– Ты переоцениваешь нашу с ним близость. Такими вещами с сотрудниками обычно не делятся.

Я кивнула:

– О’кей. Но надо достать этот дневник. Это в ваших с Качановым интересах. Сейчас тетка уже, скорее всего, шерстит СМИ в поисках того, кто купит горячую сплетню. После обнародования твоему боссу придется несладко.

– Может, просто выкрасть его? – предложил Иван.

– Думаешь, она его дома держит? – фыркнула я. – И вообще-то я на преступные действия не подписываюсь.

– Ты думаешь, Лариса Ильинична пойдет в полицию, чтобы заявить, что у нее украли ею же сворованную вещь покойной актрисы, которой она хотела шантажировать известного предпринимателя?

Я задумалась. Резон в словах моего временного помощника определенно был. Но если подойти к вопросу более обдуманно, мне, по большому счету, было все равно, выйдет ли у тетки продать дневник. Защищать репутацию Качанова было не моей заботой. А если дневник имеет отношение к убийству Алены, то он является вещественным доказательством. И тогда, заполучив его незаконным способом, я сама рискую попасть под арест.

Как ни крути, без Кирьянова тут не обойтись. Похоже, придется ему все рассказать. Это и так пришлось бы сделать рано или поздно, но я рассчитывала раскрыть карты только по завершении дела.

– Морская, сорок. Мы на месте, – объявил Ваня, подъезжая к обочине и втискивая свой апельсиновый космический корабль между двух малолитражек.

Здание общежития строительного техникума производило гнетущее впечатление. Стандартная кирпичная коробка из светлого кирпича с выложенной на фасаде датой постройки – 1974 год. Несколько треснувших стекол, кое-где закрытых фанерой. Печальные кактусы на подоконниках. Детские вещи, сохнущие на веревке, натянутой под карнизом. Пыльные окна, за которыми шла своя жизнь, сильно отличавшаяся от той, что протекала за стеклянными фасадами модных многоэтажек.

– Можешь что угодно думать о степени Алениной влюбленности в Светлова, – сказал Иван, глядя на эту картину, – но я не могу себе представить, что в какой-то из реальностей она согласилась бы на такую жизнь.

– Сложно сказать, – ответила я. – Что мы вообще знаем о других людях? Никогда нельзя быть уверенным, что человек, даже самый близкий, ровно таков по сути, каким он тебе представляется.

– Дурой она не была, – упрямо тряхнул своей челкой Ваня.

В его дрогнувшем голосе я опять уловила печаль, которую уже слышала раньше. Опасаясь, как бы мой помощник не расклеился, я предложила ему остаться в машине.

– Нет, я пойду, – уперся тот.

– Тогда предупреждаю сразу – если ты своей ревностью будешь мне мешать вести допрос или, не дай бог, сцепишься с