забавное: несколько клетушек в ряд, словно шкаф с ящичками. Дом был еще не обжитой; в одну комнату складывали сено, в другой устроили примитивную ремонтную мастерскую, всего одна комната была оклеена обоями, да и те уже были ободраны, хотя в нее еще не успели поставить мебель… Жонет, Гроппар, Канж, Пеллико, Моконсей, Вормс, Мор, Белле, Филлу, Бельзонс, Делла-Роза, Монсэ, Морльер устраивались на новоселье, спорили из-за мест. — Кто здесь, в этой конуре, будет спать? Я не лягу с Дюпати, он все место займет! — Дюпати тебе не нравится, а у самого от ног воняет… — Ну, ладно, ладно! — Эй, вы там, — ужинать! — Во дворе заливалась лаем черная собака. Дождь перестал. Пахло сыростью и торфом. Над длинным сараем, по краю надвигавшейся тьмы, лежала каемка тусклого закатного света. Сквозь грохот идущих танков слышались отдельные выкрики. В низких домиках зажигались первые огни.

Партюрье пошел к приземистому квадратному дому, где, как ему указали, поместилась офицерская столовая. Вереница грузовиков еще стояла вдоль дороги, а напротив, на той стороне, остановилась легковая штабная машина. Партюрье узнал шофера полковника Гревиля, командующего дивизией. Полковник зашел в офицерскую столовую всего на минутку, выпить стаканчик вина. Седая женщина, сидя на корточках, растапливала камин. С дороги доносился грохот танков. Партюрье вытянулся и отдал честь. Полковник продолжал разговор с Давэном де Сессак: — Указание из Второго отделения 9-й армии, от вчерашнего числа. Повидимому, с выступлением несколько поторопились. 1-ю армию усилили за счет армии Корапа… Надо думать, что здесь мы не засидимся… С минуты на минуту можно ожидать приказа о выступлении, действовать придется быстро. Мой совет — считать, что период подготовки закончен. Держите ваших людей наготове!

Давэн де Сессак, как всегда подтянутый, в светлом френче, в мягких сапогах, нервно сжимал в одной руке перчатки и в почтительном волнении слушал своего начальника: — Да, господин генерал… слушаюсь, господин генерал… — Он уже знал, что Гревиль назначен командиром бригады. Это был прощальный подарок Корапа.

Когда Гревиль уехал, главврач оглянулся на Фенестра и Бурра, которые были тут же, но во время разговора стояли поодаль. В глазах капитана мелькал какой-то огонек, он то и дело поглаживал свои подстриженные усики; перчатки он бросил на стол, прекрасные кожаные перчатки, еще совсем новенькие. Повидимому, Гревиль сообщил ему какие-то новости, которые следовало держать про себя, но они так и вертелись у него на языке; он посматривал то на Фенестра, то на Бурра, словно ища, с кем бы поделиться, хотя и знал, что это невозможно. Тут он заметил Партюрье, которого любил за молодость, за смелость. Он крикнул:

— Послушай, аптекарь, чего ты ждешь? Ну-ка, давай сюда музыку! Вон там радио, видишь? — Партюрье выполнил приказание, и из приемника понесся голос Альбера Прежана[472], с трудом перекрывая грохот танков, возобновившийся после минутного перерыва:

На всех дорогах камни есть,

На всех дорогах ждут невзгоды.

А Давэн де Сессак между тем говорил Фенестру: —…и мы являемся подкреплением ударной группы на левом фланге расположения…

X

Луиза спешно покинула замок Геккеров после того, как туда приезжал ее муж. Барон Поль-Эмиль Геккер привез из Брюсселя новости: бельгийский генеральный штаб как будто склонен разрешить союзникам вступить в Бельгию, и к границе уже начали стягивать войска. Поль-Эмиль заехал к родителям и без труда убедил Луизу, что благоразумнее вернуться в Париж. Тем более, что сам он должен был по делам отлучиться на неделю в Лондон. Он только что вернулся из Швейцарии, там, в Локарно, он встретился с бароном Тиссеном: этот крупный промышленник, сейчас играющий роль хорошо осведомленного советчика при союзных правительствах, сообщил ему свои предположения относительно дальнейшего развития военных действий; и в связи с этим надо было принять кое-какие меры…

Для Луизы это пришлось как нельзя более кстати. Ей иногда хотелось плакать с тоски в имении родителей мужа; единственное, что оправдывало существование этого имения, — кроме, конечно, его внешнего великолепия, — был исключительно богатый погреб ее свекра, но жить в деревне на юге Тирлемона в конце марта, видеть унылые берега Гетты, разговаривать со свекровью… Да к тому же еще Диего писал невозможные письма, украшенные весьма красноречивыми рисунками, изображающими то плачевное состояние, до которого довели его отсутствие Луизы и собственная верность. Даже подумать страшно, что такое письмо может вскрыть и прочесть цензура! По правде говоря, когда Луиза уезжала в замок Геккеров, молодой художник уже немножко ей надоел, но после нескольких недель, проведенных в бельгийской деревне, она опять готова была признать его идеальным любовником. Кроме того, Жоржетта Лертилуа, все последнее время жившая в Лилле, потому что там находился призванный на военную службу Орельен, теперь по его настоянию возвращалась с детьми в Антибы и написала Луизе, прося разрешения, когда будет в Париже, остановиться на несколько дней у нее. Дом в Шайо был, конечно, в полном запустении, во всяком случае оставить Жоржетту там одну, на попечении прислуги, просто невозможно.

Все было отлично обдумано, но часто самые тонкие планы расстраиваются: у Диего лопнуло терпение, и он уехал на Лазурный берег, сославшись на выгодный заказ. Какая-то американка… Нет, ты только подумай, Жоржетта, в самый разгар войны! Выгодный заказ! Что это за американка? Какое бесстыдство, ведь наши солдатики идут на смерть! Ты ничего не будешь иметь против, если я поеду с тобой в Антибы? Я, конечно, не хочу, чтобы этот подлец думал, будто я за ним бегаю! Но что делать сейчас в Париже? Мужчины мобилизованы, куда ни плюнь — одни женщины. В театрах смотреть нечего. А там у тебя весной так чудесно… Решено, мы едем вместе.

— Послушай, — сказала Жоржетта, — что это за слухи, из-за которых Поль-Эмиль отправил тебя в Париж? Ты думаешь, что-нибудь серьезное? Потому что и Орельен тоже наговорил мне бог знает что… ему, видишь ли, как мобилизованному неудобно, что семья под боком, хоть это, конечно, вполне естественно, раз мы вообще там живем, но остальные будут завидовать… Верно, он тоже что-нибудь слышал… должно быть, в штабе говорили. Ах, теперь я места себе не найду, просто места себе не найду!

— Почему? Что за глупости! Ну, допустим даже, французы вступят в Бельгию… Во-первых, это не обязательно должно коснуться Орельена, а потом все-таки разница — Бельгия или Франция.

Чего Жоржетта волнуется? Все уже давно привыкли к этой войне, совсем не похожей на войну. И почему