министров. Смерть товарища[474] морского министра может явиться предлогом для изменений в составе кабинета Чемберлена. Вчера в Брюгге начался Фландрский кросс, первый за эту войну большой велосипедный пробег. Немецкий промышленник Фриц Тиссен выехал из Брюсселя, пробыв там двое суток. Были приняты специальные меры, чтобы обеспечить ему безопасность. Англия расходует ежедневно миллиард двести пятьдесят миллионов на войну. В общем, ничего интересного…

И опять оба замолчали. Правда, погода пасмурная, но мягкая. Обманчивая, как всегда весной в Нормандии. Лужайка перед террасой начинает зеленеть. Аллея ведет к высоким деревьям, в парк. Сесиль додумывает свою мысль, мысль, которая не оставляла ее все время, пока она читала газету. Может быть, именно поэтому сегодня все новости казались ей особенно неинтересными… Она даже не помнит, что читала, ее выводят из задумчивости слова Жозефа о Фландрском кроссе. Что? Ах, велосипед… бедняга…

— Жозеф, скажите… иногда я просто удивляюсь, почему вы такой ласковый со всеми? Никогда вы не жалуетесь… Вот я слышала ваш разговор с Мерсье.

Жозеф смущенно улыбнулся. Сесиль поняла, что задала нескромный вопрос, и хотела уже извиниться. Он остановил ее и сам начал извиняться. Словно в его хорошем настроении, в его оптимизме была какая-то доля неискренности, рисовки. Он вовсе не насилует себя; это же так понятно — раз с ним все ласковы. Мадам Сесиль… — Не говорите глупостей, Жозеф, вы имеете законное право жаловаться, больше, чем Мерсье… Иногда мне кажется, что вам было бы легче… Вы такой же человек, как другие…

Жозеф заметил без всякой горечи: — Обрубок человека! — Зачем он пошутил? Он понял, что госпожа Виснер говорит так из сочувствия к нему. Она его не понимает, а ей хочется понять, узнать его получше. Он глубоко вздохнул. Сейчас он ответит. Она ждет. После недолгого молчания он начал:

— То, что я говорил Мерсье, не выдумки… Пока у человека цела голова… и сердце… Вот возьмите меня, мадам Сесиль. Кем я был? Таким же рабочим, как и все; я мог поплатиться своей шкурой, потерять руку или ногу в результате несчастного случая. Какой бы в этом был смысл? Конечно, какой-то смысл и тут есть… но над этим никто не задумывается. Или я жил бы, как и все… правду сказать, большего мне и не надо, но раз уж так случилось… я отдал глаза, обе руки, так ведь? Ну, а что же я этой ценой приобрел? Сейчас скажу. Теперь я инвалид войны. А придет время, — может быть, и ждать уже не так долго, — когда я пойду впереди демонстрации, ведь ноги-то у меня целы, и полиция не посмеет стрелять в меня, а если и будет стрелять, вокруг такое подымется!.. А со мной и товарищи пройдут… Вот видите, мадам Сесиль, если подумать, так даже такой калека, как я, на что-то годен… Как-никак, все-таки инвалид войны!

Когда будут демонстрации… Сесиль постоянно слышала разговоры о демонстрациях. В общем, она относилась к демонстрациям гораздо терпимее, чем ее близкие, однако считала их известным нарушением порядка, за которое в какой-то мере отвечают, конечно, и хозяева. И вдруг совершенно неожиданно в устах этого изуродованного человека слово «демонстрация» приобретало какой-то гордый, благородный смысл. Что было в этом человеке? Что помогало ему считать свое несчастье преимуществом перед врагами? Может быть, это притворство, чтоб его не жалели?

Он сказал: — При всякой возможности я буду принимать участие… Пользу это принесет…

На террасе появился санитар. Он кого-то искал. А-а! Госпожа Виснер… телеграмма. Ее вызывали в Париж… Фред… Господи, что такое? Мне надо ехать, муж… ранен…

У Жозефа сжалось сердце. Но самообладание его не покинуло. — Вы мне не говорили, мадам Сесиль, что господин Виснер на фронте… — Он не был на фронте… Ничего не понимаю.

Он не сказал: «Значит, вы уезжаете?» Он не сказал: «Вы не вернетесь?» Или: «А вы вернетесь?» Он просто сказал: — Надо ехать, мадам Сесиль… В котором часу отходит поезд?

* * *

Фред Виснер все еще не пришел в себя. Его перевезли в лечебницу на улице Пиччини. Сесиль послали телеграмму, а сейчас возле него Жоржетта. Пока он не будет в состоянии говорить, можно только строить догадки — это ясно. Полиция продолжала розыски, не предавая дело огласке, что было весьма желательно; но следствие еще не сдвинулось с мертвой точки. Швейцар два-три раза видел, как приходил незнакомый господин, и однажды видел его вместе с господином Виснером… По описанию кухарки, это, верно, и был тот самый господин, что ночевал последние дни у господина Виснера. Дом большой, народу ходит много, тем же парадным пользуются и жильцы со двора. Ошибиться всегда можно. Швейцар думает, что если бы ему показали того господина, он бы его узнал. Но ошибиться всегда можно: когда ему пришлось давать показания десять лет назад по делу прислуги, которая привела каких-то субъектов к господину де Сильва-Гомес, он спутал, и потом его мучила совесть… Жилец из корпуса во дворе вспомнил, что видел в субботу вечером неизвестного господина, но тот был не один, он вышел вместе с другим… Жилец как раз попросил швейцара открыть ему дверь, и тут те два господина вынырнули из темноты. Один сказал: «Как удачно!» Они настояли на том, чтоб он вышел первым.

Ах, вот как? Очень интересно. Но больше инспектору полиции ничего не удалось вытянуть из жильца: нет, он не запомнил их наружности, оба были высокие, выше его… Вероятно, эти два господина не имеют никакого отношения к делу, прилично одетые люди. Прилично одетые? Кухарка не могла сказать, все ли костюмы господина Виснера на месте: у него их столько! В шкафу есть плечики, на которых ничего не висит, это так… но сказать с уверенностью… Вот если бы Эжени была тут…

Кухарка вообще мало что могла сообщить. Она работала приходящей прислугой. Когда Эжени была дома, кухарка приходила не с самого утра: утренний завтрак готовила Эжени; того господина, который ночевал у них в последние дни, кухарка видела только потому, что Эжени уехала с мадам Сесиль в Нормандию. Эжени знает все костюмы м-сье Фреда, она их утюжит. По воскресеньям обычно или Эжени выходная — тогда я прихожу, чтоб подать завтрак, — или я выходная, мы с ней чередуемся, — тогда завтрак готовит Эжени. Сейчас кухарка осталась одна, и господин Виснер сказал, что сам справится в воскресенье с завтраком; тогда она сказала, что раз у них гость, так, может, лучше прийти в