– Ёлки-палки! – воскликнул Николай. –Извини, Паша, это к тебе не относится. Что ж это я горожу, какой второйподъезд? 104-я ведь в третьем, на восьмом этаже.

Они торопливо вышли на улицу и перебежали всоседний подъезд.

В это время шофер дядя Саша, которыйпользовался каждой свободной минутой, чтобы почитать культового детективщикаБушкова, уронил под сиденье очки и, кряхтя, доставал их, поэтому не виделнового маневра Николая и Палкина. Он поднял очки, протер их, водрузил на нос ис головой ухнул в «След пираньи».

Неизвестно, сколько прошло времени, дядя Сашасовершенно потерял связь с реальностью, когда в стекло кто-то деликатностукнул.

Дядя Саша с подавленным проклятием выглянул.

– Здрасьте, – сказал белобрысыйбледный парень с приплюснутым носом. – Это к кому «Скорая»?

– А ты что за спрос? – прищурилсядядя Саша. – Или заболел?

– Я – нет, – энергично замоталголовой белобрысый. – Но батя у нас хворый, мы с братиком и волнуемся: нек нам ли?

Дядя Саша поглядел на «братика». Правда, парнипохожи, этот тоже белобрысый и бледный, только чуть постарше, поугрюмей. Икакой странный шрам на виске! Культовый детективщик непременно предположил бы,что здесь имел место контрольный выстрел, однако череп парня оказался настолькокрепок, что пуля прошла по касательной, и может даже, убила рикошетом самогокиллера.

– Вы из второго подъезда, что ли? –спросил дядя Саша. – С которого этажа?

– А, так вы во второй подъездприехали! – хором сказали братики. – Ну, тогда точно не к нам!

Они отошли, и дядя Саша мгновенно забыл о них,потому что «пиранья» Мазур в очередной раз обводил вокруг пальца каких-тогадов, и оторваться от этого процесса было совершенно невозможно.

– …Полотенцем лицо ему прикройте, –велел Николай, и женщина в ужасе стиснула руки на груди:

– Полотенцем?! Что вы, господи, он ведьеще жив!

Николай завел глаза:

– Не то слово. И все показания к тому,что будет жить долго. Но если мы хотим довезти вашего мужа до больницы, непричинив ему ненужных страданий, надо сделать маленькую заморозку болевогоучастка. Это всего-навсего безвредный, бесполезный, зато хорошо отвлекающийхлорэтил. – Он продемонстрировал ампулу, а потом обрызгал бесцветнойжидкостью грудь больного, в то время как Палкин полотенчиком прикрывал ему лицои глаза. – Всего-то и делов.

– А-а, ну понятно… – Жена больногопыталась извиняюще улыбнуться. – Я не знала. Феля, Феля, ты как?

Ее неподвижно лежащий муж чуть приоткрылзаплывшие веки:

– Ничего, лучше… Может, не надо вбольницу?

– А почему? – Николай, присев кстолу, рассматривал кардиограмму, отмечая карандашом интервалы. – Вполнеможет быть, что вас завтра и отпустят, если все в норму придет. Даже если нет –полежите денька три, какие проблемы? А то жена ваша вон как напугалась, да исобачка…

– Тэффи… – По лицу больногоскользнуло подобие улыбки: – Умная… она такая умная…

– Точно! – лицемерно согласилсяНиколай.

Палкин поджал губы. Наверное, он подумал о томже, о чем и Николай: назвать черную собачку Тэффи умной мог только человек спомрачившимся сознанием. Не исключено, что именно она своим умом и довелахозяина до инфаркта. Во всяком случае, у Николая, который собак любил ивообще-то не боялся, чуть у самого не сделалось плохо с сердцем, когда изглубины квартиры к ним вдруг понеслось черное косматое чудище с оскаленнойпастью, оглашая воздух диким лаем.

Палкин замахнулся носилками, а у Николаяничего не было, кроме чемоданчика с лекарствами, и он уже готовился взятьсобачку на прием, когда выяснилось, что у нее просто такая манера здороваться.В два счета их с Палкиным щеки оказались щедро облизанными, а потом псина унесласьвыражать свое сочувствие больному хозяину: положила ему лапы на грудь ипринялась радостно тявкать прямо в лицо.

– Заприте ее где-нибудь, – велелНиколай хозяйке, вытираясь рукавом и утешая себя воспоминанием о целебныхсвойствах собачьей слюны: вчера, собираясь на дежурство, он порезался прибритье, может, заживет порез-то…

– Да вы что? – ахнула властная дамапо имени Виктория Павловна. – Она так любит хозяина, она выражает емусочувствие, она его исцеляет, у нее такая светлая аура!

Пожалуй, лавры победителя над ФеликсомИвановичем Тэффи вполне могла разделить с его женой… Николай всего этогогималайского бреда на дух не выносил, но даме с фанатично пылающими глазаминичего не сказал, а только повернулся к Палкину и велел немедля колоть больномутрамал, анальгин, димедрол и дроперидол. Тут уж волей-неволей Виктории Павловнепришлось оттащить Тэффи в сторону, а потом и запереть в соседней комнате,потому что она нипочем не желала терять славу целительницы и ревниво лаяла наПалкина, пытавшегося поймать иглой вялую вену Феликса Ивановича. Запертая Тэффибуйствовала и выла истерически, однако в комнате больного сразу сталосвободнее: наверное, Тэффина аура забирала слишком много жизненногопространства. И Феликс Иванович задышал ровнее – впрочем, может быть, отлекарств. Но в больницу все равно придется ехать, деваться некуда.

– Значит, так, – сказал Николай, вто время как Палкин сноровисто раскладывал на полу мягкие носилки. –Давайте покрывало какое-нибудь, а на ноги Феликсу Ивановичу носки, что ли,наденьте, чтоб не озяб в машине. Сегодня 35-я по «Скорой» дежурит, это,конечно, недалеко, но все-таки…

– 35-я… – недовольно поджала губыВиктория Павловна. – А нельзя куда-нибудь в более цивилизованное место, нухоть в Пятую градскую?

– Она вчера дежурила, – терпеливопояснил Николай, убирая в чемоданчик глюкометр.

– Какая поразительная вещь! –восторженно воскликнула Виктория Павловна. – Никогда не видела такогочуда: приложили палец к какой-то планочке – и пожалуйста, готов анализ насахар! Техника на грани фантастики!

Николай покосился на хозяйку – и раздражение,которое вызывал ее визгливый голос, сменилось жалостью. Да ведь тетенька простовне себя от волнения, на грани нервного срыва, вот и не контролируетсловопоток.

– Успокойтесь, уверяю вас, ничего страшногоне происходит, – сказал он уже мягче. – Валерьянка есть дома? Пойдитевыпейте капелек тридцать, вам легче станет. Да, вот что: у вас тут в соседяхмужчины крепкие есть?

– А что такое? – насторожиласьВиктория Павловна.