— Вот, возьмите.

Надежда вгляделась в неровные строчки.

— Новицкая Натэлла Алексеевна, адрес и телефон.

— Это по мужу она Новицкая?

— Ну да, замужем за приличным человеком, живет на всемготовом, он сам мужчина солидный, полковник. Пылинки с нее сдувает!

И чего вы туда попретесь? — откровенно неприязненнозакончила Анна.

— Это уж наше дело! — в свою очередь рассердиласьНадежда и, не прощаясь, поспешила к выходу.

Проводив гостей до калитки, Анна Ивановна вернулась в дом,достала из буфета бутылку водки, которую приберегала для разных случаев, налиластопку до краев, выпила одним махом, поморщилась, закусила, за неимением подрукой ничего лучшего, дрянной карамелькой, опять поморщилась и заплакала. Слезыбыстро сбегали по ее излишне румяным щекам, не принося облегчения. На нее снованавалился весь тот стыд, весь ужас того давнего лета, она вспомнила все своизастарелые обиды. Обиду на богатых родственников — уехали в свою чертовузаграницу, в свое Зазеркалье, оставив на нее свою красавицу-доченьку, а каковоей стеречь эту чертову кобылку, у которой бесенята в глазах и ветер в голове?Сама она ни о какой загранице никогда и не мечтала, она и в Ленинград-то ездилавсего считанные разы (как его сейчас-то называют — язык сломаешь!).

Обиду на саму эту нахальную Натэллку — так заигрывать смужиками, это в пятнадцать-то лет. Понятно, что добром не кончится! Ни стыда нисовести у молодежи… И ведь все ей — как с гуся вода… Родила под чужим именем,ребенок умер, все ей нипочем, тут же забыла. Живет сейчас в полном довольстве…А родители ее так ничего и не узнали, так и молились на свою Натэллочку, возподарков ей навезли из-за границы… Ей, Анне, они тоже привезли кучу какой-тоимпортной дряни — Анечка, да мы так тебе благодарны, да ты, наверное, такустала от нашей маленькой разбойницы… Если бы они знали, как она от нее устала!Если бы они знали, чего ей это стоило. Все их проклятые подарки она той женочью сбросила в нужник. Тина ее все спрашивала: «Анечка, что же ты не носишьту хорошенькую розовую блузочку? Анечка, что же ты не носишь те миленькиебежевые брючки?» Разбитую жизнь розовой блузочкой не спасешь.

Из соседней комнаты донесся сухой кашель. Лицо Анныперекосилось от ненависти. Она встала из-за стола и нетвердой походкой пошла кнему — к тому, кто сгубил ее молодость, сломал ее жизнь, разбил ее сердце.

Он сидел в громоздком допотопном инвалидном кресле — жалкий,беспомощный, жалкая тень того красавца-мужчины, который когда-то свел ее сума, — и не ее одну… Сейчас он казался глубоким стариком, а ведь он былмоложе ее, Анны, и постоянно колол ее этим, чуть не в глаза называл «Моястаруха», крутил романы направо и налево…

— Анечка, кто там у тебя был? Я слышал женские голоса!

Теперь ему только и осталось слышать женские голоса изсоседней комнаты. Дряхлый больной, парализованный старик, мучимый постояннымижестокими приступами астмы. Вся комната пропахла лекарствами. Целый арсенал ихвыстроился на тумбочке. Вот, забеспокоился, ищет, ищет свой аэрозоль, ажпосерел от страха — минуты прожить не может, если этого флакона под рукой нет,так боится задохнуться… Из последних сил цепляется за свою жалкую никчемнуюжизнь! Что за нее держаться? Его жизнь состоит их одних мучений, так нет же —вцепился мертвой хваткой! Вот, нашел свой флакон, успокоился.

— Анечка, что же ты не отвечаешь мне? Что же тымолчишь?

Она всегда молчала, всю жизнь, молчание стало ее именем, еелицом, ее профессией. Она молчала, когда он неделями не ночевал дома. Молчала,когда он приводил своих проклятых баб прямо сюда, в ее дом. Молчала, когда онтратил на них ее деньги, ее жалкие гроши, ради которых она ломала поясницу научастке, унижалась, продавая у вокзала цветы и ягоды, годами ходила в старыхплатьях и стоптанных туфлях… А ведь она была еще молодой женщиной, старше еговсего на четыре года — подумаешь? На самом-то деле на шесть, но он не знал,подонок, — она исправила год рождения в паспорте, лишних два года потом напенсию не могла выйти, но черт с ней, с пенсией, — она молчала. Одинтолько раз, один раз тем проклятым летом, чаша ее терпения переполнилась,ненависть выплеснулась через край.

Лето было жаркое, пьянящее, сады ломились от сирени, запахее плыл над Лугой, врываясь в окна, сводя с ума. Аннин красавец-муж сталподозрительно часто бывать дома. Ей бы задуматься, заподозрить, а она толькорадовалась, что он здесь, с ней… С ней!

— Анечка, ты мне так и не сказала, кто к нам приходил?Анечка, у меня заканчивается мой аэрозоль. Принеси мне следующий флакон. У менявсегда должно быть под рукой это лекарство, на случай приступа, ты же знаешь!

Да, она знает. Она знает, какие лекарства давать ему до еды,а какие — после, какие — с утра, а какие — перед сном. Она существует толькодля того, чтобы ему было что есть, чтобы у него были все его проклятыелекарства, которыми она уже сама пропахла, как другие женщины — духами, чтобыему было тепло, чтобы он был чист и ухожен — Боже, как же она его ненавидит!

— Ты спрашиваешь, кто там приходил? Приходилирасспрашивать про то лето, про Натэллу!

Глаза у него забегали, пальцы суетливо побежали по краюпледа, собирая невидимые крошки, а на губах — вот ведь старый козел! —заиграла похотливая улыбочка.

— Врешь, старая стерва, врешь, чтобы меня напугать!Столько лет прошло, кому это сейчас интересно! Сейчас и не докажешь ничего!Столько лет прошло, ты все врешь, чтобы мне отомстить! Меня всегда женщинылюбили, всегда!

— Женщины? Это ты девчонку пятнадцати лет женщинойназываешь?

— Да она в свои пятнадцать любую взрослую за поясзаткнула бы!

— Ты хоть бы постыдился такое говорить! Скажи спасибо, чтоя тебя в тюрьму тогда не засадила! Знаешь, что там уголовники с такими, как ты,делают!

— Да я за это уж десять раз отмучился! Мне Бог так завсе воздал — никому не пожелаю! Днем и ночью муку мученическую терплю! Да ещеты рядом, ехидна ядовитая! Думаешь, приятно мне на твою рожу изо дня в деньлюбоваться!

— На мою рожу?!! Ты бы, паралитик старый, в зеркало насебя посмотрел! Давно ты, видать, свою рожу не видел!

Она вспомнила, как тогда, в тот ужасный день вошла в комнату— в ту самую комнату! — и увидела его потную мускулистую спину, а под егоплечами — лицо Натэллки — жаркое, бесшабашное, растерянное, испуганноесобственной смелостью, покрытое испариной, с широко раскрытыми невидящимиглазами и прилипшими ко лбу мокрыми прядями волос.

Увидев их, Анна ахнула и выронила из рук бидон с молоком,принесенный с рынка.

Он услышал ее и воровато оглянулся. Она запомнила его взглядна всю жизнь — он смотрел на нее со смешанным выражением испуга, злорадства,удовольствия и презрения… Чего только не было в этом взгляде! Анна тонкозакричала от бессильной злобы, схватила первый попавший под руку предмет, этооказался старый крепкий табурет, и с размаху влепила им, почти не глядя… Потом,много позже, через несколько лет, у него проявилась скрытая травма позвоночника,с которой и начались его бесконечные болезни. Во время частых ссор он кричалей, что это она его изувечила, а она в ответ — что ему еще мало досталось. Атогда в тот день, он только ойкнул, подскочил, натягивая брюки, и заверещалбабьим голоском: