почти два года, прежде чем мы поженились, – невысокая темноволосая девушка с красивыми руками, которая хорошо смотрелась в яркой одежде и любила кормить птичек крошками. Я нанял ее через агентство на планете Маль. Во времена моей юности люди были счастливы, когда им удавалось нанять умную девицу, которая умела печатать, наводить порядок в документах и стенографировать. Но поскольку образовательная машина постепенно деградировала, а количество документации в условиях растущего, агрессивного рынка труда росло, я нанял Кэти по совету своего отдела кадров, услышав, что она получила докторскую степень по секретарской науке в Мальском университете. Боже! Как ужасен был тот первый год! Она все автоматизировала, загубила мою персональную систему хранения документов и стала причиной того, что я на шесть месяцев отстал в чтении почты. После того как я за кругленькую сумму заполучил воссозданную печатную машинку двадцатого века, а Кэти с ней освоилась, я научил ее стенографии, и она сделалась так же хороша, как выпускница старшей школы с бизнес-уклоном в двадцатом веке. Дела снова наладились; мы, как мне кажется, были единственными из живущих, кто еще умел читать скоропись Грегга, – это было полезно для секретных вопросов и в каком-то смысле сближало нас. Она была маленьким ярким огоньком, а я – мокрым одеялом; и я часто доводил ее до слез в тот первый год. А потом она стала незаменимой, и до меня дошло, что дело не только в ее секретарских талантах. Мы поженились и прожили вместе шесть счастливых лет – даже шесть с половиной. Она погибла в пожаре во время катастрофы в космопорте Майами, когда летела встретиться со мной. У нас было двое сыновей, и один из них до сих пор жив. Огонь преследовал меня всю мою жизнь, как до этого, так и после. Вода же была мне другом.

Хоть я и чувствую в себе большее родство с водой, нежели с огнем, мои миры рождаются из них обоих. Коцит, Новая Индиана, Сент-Мартин, Бунинград, Благодать, Иллирия и все прочие родились из процессов сожжения, омывания, выпаривания и охлаждения. И теперь, когда я шел по лесам Иллирии – планеты, которую создавал как парк, как курорт, – я шел по лесам Иллирии, купленной моим врагом, шагавшим рядом со мной, очищенной от людей, для которых я ее создал: счастливчиков, отпускников, отдыхающих, людей, до сих пор веривших в деревья, и озера, и горы с проложенными между ними тропами. Они ушли, а деревья, между которыми я пробирался, были изуродованы; озеро, к которому я направлялся, было загрязнено; земля была ранена, и огонь – ее кровь – хлестал из высившейся впереди горы, ожидая, как это свойственно огню, – ожидая меня. Небо застилали облака, и между их клочковатой белизной и моей перепачканной чернотой летала посланная огнем сажа – бесконечная миграция похоронок. Кэти полюбила бы Иллирию, увидь она ее в другое время и при других обстоятельствах. От мысли о том, что она оказалась здесь и сейчас, когда всем заправляет Шендон, меня тошнило. На ходу я тихо ругался – вот и все, что я думаю об алхимии.

* * *

Спустя примерно час пути Грин Грин принялся жаловаться на свое плечо и общую усталость. Я пообещал, что буду ему сочувствовать, но только пока он продолжает шагать. Похоже, это его удовлетворило, потому что он заткнулся. Еще через час я позволил ему отдохнуть, а сам взобрался на дерево, чтобы оценить рельеф впереди. Мы приближались к цели, и скоро дорога должна была пойти под уклон и остаться такой до самого конца пути. День сделался таким светлым, каким только мог быть, и туман почти исчез. Воздух был теплее, чем за все время, прошедшее с моего приземления. Карабкаясь на дерево, я обливался потом, а облезавшая клочьями кора вгрызалась мне в руки, помягчевшие за последние годы. С каждой ветки, которую я тревожил, поднималось свежее облако пыли и пепла. Несколько раз я чихнул; глаза у меня жгло, и они слезились.

Над далекой опушкой леса была видна макушка острова. Слева от нее и чуть дальше высилась дымящаяся вершина свежевыращенного конуса вулканической породы. Я снова выругался – такое уж у меня было настроение – и слез обратно.

Через пару часов мы вышли к берегу Ахерона.

В маслянистой поверхности моего озера отражались только огни, и ничего больше. Лава и горячие камни шипели и плевались, падая в воду. Я чувствовал себя грязным, и липким, и горячим, разглядывая то, во что превратилось мое творение. Маленькие волны оставляли на берегу полосы грязи и черной пены. Вода была вся в пятнах подобной дряни, направлявшихся к берегу. На мелководье брюхом кверху покачивались рыбы, воздух вонял тухлыми яйцами. Я сел на камень, закурил и стал созерцать эту картину.

В миле от нас лежал мой Остров мертвых, оставшийся прежним – суровым и зловещим, как ничем не отброшенная тень. Я наклонился к воде и коснулся ее пальцем. Озеро было горячим, очень горячим. Далеко к востоку тоже пылал огонь. Кажется, там прорастал конус поменьше.

– Я вышел на берег примерно в четверти мили к западу отсюда, – сообщил Грин Грин.

Я кивнул и продолжил смотреть. Было еще утро, и мне хотелось оценить перспективы. Южную сторону острова – ту, на которую я смотрел, – окаймляла узкая полоска пляжа, следовавшая извиву бухты шириной около двухсот футов. Естественного вида тропа зигзагом поднималась от нее к нескольким возвышенностям и в конце концов к высоким рогатым вершинам.

– Как думаешь, где он? – спросил я.

– Где-то в двух третях пути наверх, с этой стороны, – сказал Григ Грин, – в шале. Там была моя лаборатория. Я расширил многие пещеры позади нее.

Лобовой подход был почти неизбежен, потому что с других сторон пляжей у острова не было, лишь растущие из воды отвесные стены.

Почти, но не совсем.

Едва ли Грин Грину, Шендону и кому угодно еще было известно, что по северной стене можно взобраться. Я создал ее неприступной с виду, но на самом деле все было не так страшно. Я сделал это просто потому, что люблю, когда кроме парадной двери есть еще и черный ход. Если я воспользуюсь этим маршрутом, мне придется вскарабкаться на самый верх, а оттуда спуститься к шале.

Я решил, что так и сделаю. А еще решил, что не стану об этом упоминать до самой последней минуты. Грин Грин, в конце концов, был телепатом, а его история вполне могла оказаться кучей рукового дерьма. Они с Шендоном могли работать сообща; собственно говоря, никакого Шендона вообще могло не быть. Я не дал бы за слова Грин Грина и ломаного гроша – в те времена, когда еще