«Казаки! – сообразил Михайла. – Ишь, усатые, и чубы висят». Он вспомнил, как Ферапонт говорил, что за Ляпуновым казаки стоят с Заруцким и Просовецким.

Козьма Миныч, верно, его спрашивать станет, кто тут под Москву собрался. Из каких городов, много ратников, какие воеводы. А он ни про что не знает. Дурак-дураком будет. Прислали гонцом с Москвы, а он и не ведает, что под Москвой деется. Вот бы Гаврилыча встретить, тот все бы порассказал Михайле.

Михайла вглядывался в толпившихся на берегу казаков. И вдруг ему почудилось что-то знакомое. Он остановился. Так и есть – он, Гаврилыч! У самой реки. И на тот берег смотрит. Михайла подошел к нему, хлопнул по плечу и крикнул весело:

– Гаврилыч! Ты что? Аль купаться задумал?

Гаврилыч обернулся и как-то неприветливо поглядел на Михайлу. Точно и не рад ему был.

– Ты, Мыхайла? сказал он. Видкиля?

– Посадские меня до Нижнего Новагорода посылают. А по пути велели до Ляпунова торкнуться, не будет ли и от него какого наказу.

– Бачил того Прокопья? – спросил Гаврилыч.

– Видал. От него тотчас иду. Велел мне двух коней дать – для меня и для Степки. А Степка бес его знает куда запропастился. Велел ему меня дожидать, а он, вражонок, взял да и утек неведомо куда. Ты его часом не повстречал?

– Н-и-и-и, – протянул Гаврилыч, не глядя на Михайлу.

– Эх! Ну что ж мне делать? И ехать надо, и мальчишку покинуть жаль. Приеду в Нижний, мать его там, дядька – что я им скажу?

– А табе за якой справой туда шлють?

– Посадских звать, чтоб ратников сюда слали – Ляпунову в помогу.

– А здесь-то чув, чого робится?

– Где ж мне знать? Поутру лишь с Москвы пришел. Одного Прокопия Петровича и видал. Да с ним больно-то не разговоришься.

Гаврилыч усмехнулся.

– Велыкый пан! Чи вин з холопом буде говорить? То не Иван Исаич. Ему або казакив сгубить. Воны ему лише ляхив. Чи вин о Москви помышляе? О себе тильки. 3 ляхами вин – от побачишь! – зговорится. Ране з ными зговор мав.

– Ну, ваш Заруцкий больше с ляхами дружил! – перебил его Михайла.

Он сердито посмотрел на Гаврилыча. Брешет он, надо быть, на Ляпунова. Как он об ляхах говорил, Михайла сам слышал. Нет, видно, ни на кого положиться нельзя. Гаврилыч, и тот не по правде говорит. Самому надо разобраться.

– И чего вы тут не поделили? – проворчал он. – Вам бы одно: сучьих ляхов бить. А вы тут свары затеваете. Не ладно то! Побуду пока здесь. Погляжу. Было б что Козьме Минычу сказать. Гаврилыч кивнул.

– То так, – сказал он. – Пийдемо до моего куреня. Поживешь с нами. А тим часом и Степка найдется. Табор у нас велыкый. А вин малец дотошный. До всего ему справа. Мабуть, кого из Тушина аль с Калуги повстречав, забалакався. Ну, пийдемо, Мыхайла.

Михайла нерешительно пошел за Гаврилычем. Верно ли он рассудил? Но уезжать ему пока не хотелось. В Нижнем Новгороде уже знают, что под Москву ратники сбираются. Биркина давно Ляпунов послал. Наверно, и без посадской грамоты ополченье готовить будут. А он покуда хорошенько тут обо всем разузнает. Не ладно тут что-то.

Гаврилыч шел меж палаток и землянок. Наконец он остановился у входа в одну землянку и сказал Михайле:

– Ось тут я с товарищем и живу. Обидва и стоимо. И то его поки нема. Послав его атаман наш Заруцкий до Серпухова. Наших там ще богато, так сюда на помогу звать. Ляхи бисовы папирають.

Михайла следом за Гаврилычем влез в землянку. В ней было полутемно и пахло сырой землей.

– Ты посиди тут поки, а и пийду варева котелок принесу, поснидаем. Котомку-то сыми. Гаврилыч вышел.

Михайла скинул котомку, достал свиток и стал придумывать, куда бы его получше запрятать. Зимой в лыжи гонцы прилаживают. Пока он примерялся, ему все вспоминался Гаврилыч. Нет, не такой он, как ране. Хорошо его Михайла знал. Поглядишь бывало на нег – сразу видно, что у него на уме. А ноне точно прячет чего, в глаза не глядит. Нет, хитрит он чего-то. Не останется у него Михайла.

Он засунул опять свиток в котомку, взвалил ее на спину и пошел из землянки. У самого выхода он наткнулся на Гаврилыча с котелком в руках.

– Ты куда зибрався, Мыхайла? – удивился Гаврилыч. – Чи нэ любо у мэнэ?

Михайла остановился, посмотрел прямо на Гаврилыча и сказал:

– Да вишь ты, Гаврилыч. Не хочу я с тобой душой кривить. То ты мне был что брат родной, а ноне, вижу я, не впору до тебя пришел. С чего то не ведаю, а только чую – не до меня тебе. Ровно я тебе вовсе чужой стал. Чего ж мне до тебя вязаться? Чай, я и сам себе коло речки землянку выкопать могу.

Гаврилыч поставил котелок в угол, подошел к Михайле, положил ему руки на плечи и сказал:

– Старый я дурень, Мыхайла, на можу и я так. Я тебе тож на один рик [Год – Прим. ред.] знаю. Чоловик ты ладный, хучь и не казак. И я тоби тот же час усе скажу. Сидай.

Михайла сел на земляную завалинку.

– Слухай, – начал Гаврилыч, – я тебе по ряду говорить буду. Мытрий Иваныч нас нэ зобижал. И наперед сулил уси наши вольности до нас закрепить. А как его тот князь Урусов забив, мы было до Жигимунта податься гадали.

Михайла весь вскинулся.

– Москали нас сильно зобижали. Ну, а от виры хрестьянской отступиться не можемо мы. А тут прислав до нас Ляпунов грамоту. И в той грамоти писав вин, щоб быть нам с им в совити и встать за хрестьянскую виру та итти до Москвы. И усему казачеству, и з Волги, и з Сичи, и з Заполья буде жалованье, и порох, и свинец. И уси боярски люди и крипаки [Крепостные – Прим. ред.] шли б, и усим и воля и жалованье буде.

– И холопам, стало быть? – переспросил Михайла с волненьем.

Гаврилыч кивнул.

– Усим, – подтвердил он.

Михайла с облегчением перевел дух. Зря, стало быть, он Ляпунову не вовсе поверил.

– Ну? – спросил он. – Все, стало быть, ладно.

Гаврилыч покачал головой.

– Так и наши атаманы гадалы. А як прийшлы, бачимо – не то. Порох-то далы. А бильш ничого. Хочь голодом помирать. Ни грошей, ни хлиба, ни сала, ни горилки. А чуть добудемо, он – «воры де казаки, без грабежу не могуть», – и отнять велит. Чи то по-божьи?

Гаврилыч с укором посмотрел на