Михайлу, и тот вспомнил, как у казаков отобрали все, что они привезли.

– Может, взять негде, – нерешительно проговорил Михайла. – Сказывал он – казны нет.

– А москалим хватае, – быстро возразил Гаврилыч. – И атаман наш, Иван Мартыныч Заруцкий, ничого зробить не може. Усе Ляпунов та й Ляпунов. Та й ще воевода вин, а як царем буде, вси наши вольности забере. Нэ согласны мы на то. Мы Мытрия Иваныча царем хотили.

– Так ведь убили его, – робко возразил Михайла.

– Вбили, татарва проклята! – с досадой буркнул Гаврилыч. Та Мытрий Иваныч на един був. Сын у его остался.

«Воренок!» – вспомнил Михайла.

– Немае Мытрия, так мы сына его царем зробим.

– Так малой же он, – сказал Михайла. Что ж то за царь?

– Матка ж у його е. Та и Иван Мартыныч наш, – не задумываясь, сказал Гаврилыч. – Вин нас в обиду не дасть. А Ляпунов ту дытыну извести помышлял.

– Дитя малое! Не может того статься, – неуверенно проговорил Михайла.

– Так и мы гадали. А зараз вирно узнали.

Михайла вспомнил, что говорил Ляпунов, и у него мелькнула догадка: уж не Степка ли у палатки подслушал Ляпунова и рассказал казакам?

– Не по-божьи он з нами, Ляпунов той, – пробормотал еще Гаврилыч, не глядя на Михайлу.

– Так, может, и нет того, – сказал Михайла. – Как то может статься, чтоб на дитя малое умыслил? Чай, он не еретик какой. Кто вам про то сказывал?

– Та вирный чоловик.

Михайла встал, подошел к Гаврилычу и спросил в упор:

– А може – Степка? Так путаник он, и соврет – не дорого возьмет.

– Який Степка, – недовольно пробормотал Гаврилыч. – Казав я тоби, не бачив я твоего Степки.

Михайла не настаивал. Кто его знает? Дурной парень. На свою голову связался он с ним.

– Эх, Михайла, – проговорил Гаврилыч. – Вот поживи з нами. Сам побачишь, чи по правде той Ляпунов з нами поступае, чи ни.

И Гаврилыч стал рассказывать Михайле, как несправедлив Ляпунов к казакам и как им здесь плохо. Не то что в Тушине или Калуге и даже в Серпухове, куда они перебрались из Калуги, когда Ляпунов стал их звать на Москву. Как ляхи набегут, первым делом казаков кличут, а как жратву привезут, казаки и не подходи, – прогонят.

– Может и так. Первый раз я его видал, – сказал Михайла, вставая. – Я теперь похожу, поищу Степку, а потом зайду к Ляпунову, коней заберу. Куда их только провести?

Михайла развязал котомку, достал оттуда пирог и сунул за пазуху.

– А может поедим сперва, – сказал Гаврилыч. Но Михайла покачал головой и решительно пошел к выходу.

Гаврилыч подробно объяснил Михайле, как ему потом найти его землянку и куда отвести лошадей.

III

Михайла зашагал прямо к берегу. Он хотел забрать сразу лошадей, а, кроме того, он надеялся, что вдруг Степка вернулся и ждет его там. Обратный путь показался гораздо короче. Вышел на берег, обошел небольшую рощу, а впереди, рукой подать, уж и ляпуновский лагерь.

Михайла пробрался к палатке Ляпунова. У его палатки стояло и сидело на пеньках несколько человек – важные такие, в горлатных шапках, в отороченных мехом кафтанах. Михайла удивился.

Ратники, точно и не замечали их, сидели кружком на земле и ели из большого котла.

– Хлеб да соль! – сказал Михайла, поклонившись.

– Садись к нам, – ответил тот, что объяснил Михайле, куда девался Степка. – Чай, голоден. – Спасибо, поел я, – сказал Михайла. – С собой у меня. Я насчет лошадей вот. Ехать мне Прокопий Петрович велел… А кто это у палатки стоит, дожидается? Бояре словно?

Ратники захохотали.

– Бояре и есть, – сказал один. – Наш Прокопий Петрович не больно их жалует. Ему что боярин, что черный человек – все едино. Занятый он – ну и жди.

– Не по носу им то, видать, – подхватил другой. Рожи-то кривят, а Прокопью Петровичу сказать боятся.

– А парнишка-то твой как же? – спросил Михайлу знакомый ратник.

– Нашелся, – сам не зная зачем, соврал Михайла. Купаться побежал. Я его там с котомкой оставил. Приведу коней, враз и поедем. Путь не ближний.

Косоглазый конюший заворчал:

– Ишь тебя все не в пору носит. Сели люди обедать, так тебе подавай коней.

– Я подожду, – сказал Михайла, отходя в сторону.

– И все-то ты лаешься, Родька, – остановил Сеченова тот же ратник. – Ведь лошади у тебя тут. Долго ль отдать. – Мотри, прибавил он, понизив голос, – как бы Прокопий Петрович не прогневался. Долго он чего-то с тем мужиком разговор имел. Может, какой боярин переряженный.

– Боярин! – фыркнул Сеченов. – Много ты пони маешь! Сразу видать – мужик сиволапый. Боярин бы враз в зубы мне дал.

Но все-таки Сеченов положил ложку, встал и пошел за палатку. Через минуту он вышел опять, ведя в поводу двух незаседланных лошадей.

– Ты что же это, Родька? Насмех, что ли? Слыхал – в дальний путь его Прокопий Петрович посылает. Что ж – он так без седла и потрясется?

– Про седла ничего не наказывал воевода.

– Не наказывал! Чай, то не цыган пришел лошадей запаленных торговать. Где ж он седла доставать будет?

– Не хошь, я сам к Прокопью Петровичу схожу, спрошу: оседлать или так выдать?

– Ну тебя, Левонтей! И чего тебе тот холоп дался? Вишь, сидит-молчит. Може, и не спросил бы. Ладно уж. Принес я седла. За палаткой лежат. Пущай сам заседлывает.

Повернувшись к Михайле, он крикнул ему:

– Эй, ты! Получай лошадей!

– А седла? – спросил Михайла, подходя.

– Сам заседлаешь. Я тебе в работники не нанимался. Держи, вынесу седла.

Михайла взял поводья и неодобрительно оглядел лошадей. Особенно одна не понравилась ему. Он даже приподнял ей губу, посмотрел зубы и покачал головой. В это время подошел Сеченов, неся два старых, обшарпанных седла.

– Ты чего в зубы заглядываешь? – накинулся он на Михайлу. – Чай, грошей не платил. Бери, что дают.

– А ты видал, что ль, давал я аль нет гроши? Мне, чай, далекий путь. А она, может, на завтра падет.

К ним подошел Левонтий, посмотрел лошадь и сказал примирительно:

– Ништо. Довезет. Больно-то сильно не гони, а полегоньку – побежит.

Михайла тем временем седлал лошадей с помощью Левонтия, взявшего у него поводья. Остальные ратники положили ложки и с любопытством смотрели, как Михайла справляется.

Наконец обе лошади были оседланы, Михайла всконил на ту, что помоложе, взял повод из рук Левонтия, кивнул ему и, не взглянув на Сеченова, повернул лошадь и поехал к берегу.

– Оно и видно, что боярин! Окольничий, небось! – захохотал Сеченов, провожая Михайлу сердитым взглядом.

Сидевшие на земле ратники загоготали, а