стране», кто-то хотел стать специализированным гидом – водить гастрономические туры, некоторые собирались в будущем открыть свои собственные турфирмы. А Саша, смущенно глядя в окно, в отяжелевшее от сырости октябрьское небо, прямо заявила, что хочет быть просто встречающей, привратницей города Анимии. Всю оставшуюся жизнь. Несколько человек повернулись к ней с вялым, чуть презрительным удивлением. Разглядывали ее, моргая равнодушно, отстраненно, по-рыбьи. Никто не стал уточнять, почему именно у курсистки Александры такие специфичные и весьма скромные жизненные запросы.

Занятия Саша посещала исправно – несмотря на то, что трансферному гиду многое из учебной программы не требовалось. Методику составления экскурсий, особенности посещения туристических объектов и тому подобные предметы она изучала ради будущего экзамена, а историю, страноведение, культуру – из глубокого, почти священного уважения к благодатному городу, у ворот которого собиралась провести жизнь. В конце концов, она не могла позволить себе не знать, из чего вырос ее личный Эдем. Как оживала и расцветала его душа, какими внутренними соками много веков наливалась его легкая красочная плоть. Большинство информации из лекций Саша знала еще с университетской поры, но все же слушала внимательно, жадно, с упоением – и время от времени открывала для себя новые детали необозримой эдемской картины.

В группе в основном учились молодые девушки, ненамного старше Кристины. Из легких обрывистых разговоров между занятиями Саша узнала, что многие успели не раз побывать за границей, в том числе и в Анимии. А Вероника Елецкая – скуластая барышня с очень аккуратным иссиня-черным каре – даже жила там целых два года вместе с родителями-экспатами. Два бесценных, упоительных, должно быть, совершенно неземных года, доставшиеся просто так. Ходила в местную школу, каждый день наслаждалась ласковой морской лазурью, переходящей у горизонта в ослепительную глубокую синь. Скорее всего, не раз пересекала вокзальную площадь с фонтаном в виде райского павлина. Звонко шлепая сандалиями, оживленно болтая по телефону. Свободно, буднично, в повседневной юной беспечности.

Веронике было не больше двадцати. На занятиях она обычно сидела справа от Саши и время от времени роняла на нее косые длинные взгляды. Лишь один раз за весь курс посмотрела прямо в лицо – с затаенным острым любопытством. И Саша ясно увидела ее глаза – холодные, голубоватые, с темно-коричневыми каплями вокруг зрачков. Словно сбрызнутые остывшим кофе.

А однажды, уже под конец курса, Саша случайно услышала в перерыве между лекциями, как Вероника обсуждает ее с одногруппницами. Спокойно и обыденно, не пытаясь даже слегка приглушить мелодичный журчащий голос.

– Эта Александра… ну, она какая-то странная, – говорила Вероника, затягиваясь тонкой ментоловой сигаретой и медленно выдыхая дым в открытое лестничное окно. – Вот сколько ей лет? Где-то под сорок?

– Мне кажется, меньше, – задумчиво ответил кто-то стоящий рядом.

– Да? А я слышала, у нее вроде дочь уже школу заканчивает. Ну, не важно, допустим, ей тридцать пять. Но вот она прямо так хочет стать именно трансферным гидом. Честно, не понимаю.

Саша собиралась спуститься на первый этаж за чаем, но застыла у выхода из коридора. Осталась стоять возле приоткрытой двери, неотрывно глядя сквозь щель на лестничную площадку. Чувствуя, как внутри живота неприятно сжимаются ледяные кольца. Как мысли спутываются и какой-то морок липко сочится сквозь гладко-серые коридорные стены.

– Ну и ладно, а что такого? – вновь отозвался кто-то.

Перед Сашиными глазами в те минуты четко проявлялось только лицо Вероники: выступающие острые скулы, сочный припухлый рот, широкие брови. Лица стоящих рядом расплывались и ускользали, словно на нерезкой фотографии.

– Да ничего, просто странно. Это ведь такая работа, где нужно быть постоянно на ногах, практически не спать. И вообще, крутиться как белка в колесе. Когда тебе восемнадцать-двадцать лет – такое норм. Постоянный драйв, новые знакомства. Энергии на все хватает. А когда ты взрослый человек далеко за тридцать – ну не знаю, как-то не солидно. По-моему, это работа для активных студентов. Даже не работа, а временная подработка на старте карьеры. Чтобы через полгодика рассчитывать на повышение.

– Ну есть вот такие вечные студенты. Возможно, она как раз одна из них.

– Не знаю, мне кажется, всему свое время. Вот я, например, на позицию трансферного гида подхожу. А ей уже поздновато. Не по возрасту как-то.

Сказав это, Вероника сделала последнюю затяжку и вкрутила окурок в пепельницу на подоконнике. Затем слегка поежилась от наплывшего с улицы стылого мартовского воздуха, плотнее запахнула коротенькую дутую куртку – нежно-розовую, точно клубничный йогурт. И, поскольку разговор с одногруппницами застопорился, невозмутимо уткнулась в телефон.

А Саша почувствовала, как неприятный внутренний холод задрожал, вздулся пузырем и лопнул, растекшись по всему телу. Стало невозможно, нестерпимо промозгло и бесприютно. Как будто небрежно оброненные слова малознакомой девушки, совсем недавно вышедшей из подросткового возраста, были внезапным приговором. Безжалостно ярким светом, пролившимся на истинное положение вещей. Как будто анимийская мечта действительно вдруг оказалась обычным миражом, неуместной, переспелой иллюзией. И внутри нее нельзя было найти прибежище, ласковое успокоительное тепло. Саша вернулась в аудиторию, надела пальто и медленно спустилась на улицу. Проходя мимо Вероники, по-прежнему стоящей у окна на лестничной площадке, бросила короткий взгляд в ее сторону. Та продолжала неотрывно смотреть в бескрайнее телефонное пространство.

В тот вечер Саша долго гуляла по Центральному парку – раскисшему, утопающему в весенней густой грязи. Бесцельно бродила по неровным аллеям, словно покрытым подмороженной коричневатой нугой. Идти домой не хотелось, возвращаться на занятия – тем более. Внутри отзывалась лишь черная горькая пустота от внезапного осознания того, что привратницей Анимии ей, возможно, не стать. Что в реальности эту заветную, сокровенную роль, скорее всего, отдадут кому-то вроде Вероники Елецкой. Кому-то легкому, свежесочному, юному. Ждущему от жизни постоянного движения вперед, непрерывного обновления. И он примет эту роль как нечто транзитное, мимолетное и, вероятно, малоценное. Не стоящее ни капли глубинной бескорыстной любви.

Когда темнота начала крепчать, Саша набрела на скульптуру женщины с младенцем на руках. Маленькая бетонная мать удивительно ярко белела в чернильном вечере, прорезанном бледными фонарями, и как будто отчаянно тянулась вверх. Словно изо всех сил пыталась выбраться вместе с ребенком из грязевого паркового болота. И, глядя на нее, Саша подумала, что прожила с верой в свою негромкую мечту уже столько лет и поэтому не может перестать верить вот так просто, из-за чьих-то нелепых слов. Из-за случайно услышанного поверхностного разговора за сигаретой.

Она медленно выдохнула и сказала себе, что нужно срочно выбираться из вязкого болота уныния.

А спустя три дня после занятий к ней подошла начальница курсов Анна Аркадьевна.