Я против такой возможности не возражала, сидела на кухне,попивала кофеек с ликером, отстегивала денежки и всячески благословляла Марусюна похоронные дела.

— Ну, старушка, завтра в десять ноль-ноль, — победоносносообщила Маруся через два дня. — Я прямо вся в нетерпении. Вынос тела состоитсяиз твоей квартиры. Гроб уже стоит в прихожей. Соседи ходят пришибленные. Стараядева изошлась от декламации, а твой дружок Аким совсем заплыл от горя.

Старая дева — моя соседка по площадке. Она скорее чокнутая,чем нормальная. Живет одна, но всегда готова прекратить свое одиночество.Боюсь, с ее внешностью это невозможно. Постоянно ищет утешение в высоком. Незнаю, находит ли, но, говоря языком Маруси, прямо вся в поэзии. Ее страсть кпоэзии нашла воплощение в одном лишь стихотворении Тагора, которым онаобходится во всех случаях жизни и которое я, благодаря Старой деве, точнее, еечастой декламации, уже давно знаю наизусть.

Аким — тоже мой сосед, мужчина с разорванной в клочья душойи лицом алкоголика. На самом деле Аким является таким интеллигентом, каких я исреди старых артистов не видывала. Был, правда, у меня знакомый художник —точная копия Акима, в духовном смысле, конечно. Но спился, бедняга. Инеудивительно, в нашей стране это несложно. Здесь и простые люди спиваютсязапросто, так что же делать интеллигентам?

Так вот, вернемся к Акиму. Его глаза постоянно излучаютжуткую мировую скорбь, и мне тут же хочется поставить ему бутылку. Время отвремени он приходит ко мне в гости, садится, ставит свой чемоданчик подкухонный стол и смотрит своим интеллигентным взглядом, источая эту самуюскорбь, а рука моя сама собой тянется к холодильнику за водкой «Абсолют».

Выпив рюмку до дна, Аким изрекает пару умнейших фраз, типа:«Звезды не боятся, что их примут за светляков», — берет в руки свой чемоданчик,молча встает из-за стола и идет в туалет — посмотреть, все ли там исправно. А ясломя голову несусь к письменному столу записывать его откровение.

Аким тем временем без дела не сидит. Если подтекает бачок,он ремонтирует его и переходит в ванную. Там он подтягивает краны и со словами«порядок» выпивает еще одну порцию «Абсолюта», а после этого благопристойноидет домой.

Таким образом Аким время от времени приносит в мой домчемоданчик, свою душу и аппетит к «Абсолюту». Удовлетворив аппетит, он забираетдушу, чемоданчик и уходит, оставив полный порядок и два-три афоризма. Такая унас дружба уже много лет. Естественно, что Акиму трудно будет без меня.

— А родственники приедут? — ревниво поинтересовалась я,возвращаясь к своим похоронам.

— Дядюшку, старушка, подкосила твоя гибель, и он слег, атетушка ничего, держится. Я прямо вся изошлась на жалость. Сегодня вечеромНелли поедет ее встречать. Клавдия сразу упала в обморок.

Я пришла в изумление.

— Клавдия упала в обморок? Как я была не права. Чуткий всеже она человек. Я думала, что она спoсобна страдать только из-за кошки Изи.

— Страдает, очень страдает, — компетентно заверила Маруся. —Заставила Нелли заказать тебе самый дорогой венок, правда, старушка, денег недала, но я взяла в твоей тумбочке. Не волнуйся, потом, когда-нибудь, я составлюподробный отчет. Наживаться на чужом горе никто не собирается.

Я прекрасно понимала, что рвение Маруси именно наживой иобъясняется, но разоблачать ее не стала, поскольку не жадна.

— Как отреагировала на мою гибель Алиска? — внутреннесжимаясь, спросила я.

— Орала так, что и без всякой телефонной связи Москвауслышала бы. Ей сообщила я лично.

— Почему?

— Потому, что Нелли наотрез отказалась.

— Значит, говоришь, она кричала. Маруся, прежде чемответить, презрительно сплюнула.

— Ой, старушка, убивалась Алиска так, словно свою любимуюшляпку хоронить собралась. Вот артистка — так артистка! Я прямо вся киплю.

— А никого не удивило, что хоронить будут, не открываягроба?

— Абсолютно никого. Зная, старушка, тебя при жизни, всеприняли и посмертные причуды. Приняли и очень скорбят. Одна лишь Тоська,осознав, что хоронить будут в закрытом гробу, сказала: «Жаль, я собираласьприйти с мужем». Я прямо вся возмутилась, но бесполезно. Тоське хоть бы хны.Она бессовестная вся насквозь. Ну ты же эту язву знаешь.

Да, я знала свою подругу Тоську. Она жутко завидовала моейкрасоте и безумно ревновала к своему мужу. Еще бы ей не ревновать, когда самаона щепка ну просто суповой набор, а муж ее любит формы, хоть и болваноблезлый.

— Ах, как мне хочется лишь одним глазком взглянуть на этотфарс, — потягиваясь от удовольствия, сказала я. — Переодеться, загримироватьсяи взглянуть.

Маруся отчаянно запротестовала.

— Ты что, старушка, собралась испортить всю мою работу? —завопила она. — Только попробуй, тогда я пристроюсь сзади и стану кричать, чтоты жива, — пригрозила она, после чего я сразу сделалась шелковой и пообещала непокидать ее квартиры ни на секунду.

Ночью я плохо спала и никак не могла дождаться началапохорон. Утром ни свет ни заря разбудила Марусю и заставила ее все повторить:что кому сказать, как с кем поступить.

Она послушно повторила, делая особый акцент на общении сНиной Аркадьевной. И я, и Нелли, и Маруся — все мы понимали, что тетушка самоеслабое звено в стройной цепочке нашей похоронной программы. Нина Аркадьевна,женщина дотошная, во всем сомневающаяся, запросто могла не поверить в моюсмерть, не увидев меня в гробу собственными глазами.

Естественно, доставлять ей такую радость я не собиралась, апотому нужно держать ухо востро. Маруся в сотый раз клятвенно пообещалавыполнить все мои рекомендации, выпила кофе и побежала хлопотать, а я уселась утелевизора, мучимая страшным нетерпением.

Все то время, пока меня пышно хоронили, я сходила с ума.Стрелки на часах словно заснули: или стояли на месте, или двигались нестерпимомедленно. Я сидела в пустой Марусиной квартире, сгорала от тоски, одиночества илюбопытства, рисовала в своем воображении страшные душещипательные картины идаже всплакнула от жалости к себе.

Несмотря на то, что начало ритуала запланировано было надесять часов, — я бы сказала, на раннее утро, — закончилась церемония наудивление поздно. Маруся заявилась лишь к часу ночи, зареванная, убитая горем исильно пьяная.

Она так вошла в роль, что напрочь забыла о моем пребывании вее квартире и жутко испугалась, обнаружив свою «старушку» живой и в добромздравии, и, по-моему, даже огорчилась.

— Как? Это ты? — завопила она, шарахаясь от меня, как отзачумленной.

— Это я, — успокоила я ее.