– Искаженный ряд Фибоначчи – это ключ, – сказалЛэнгдон, беря из ее рук листок с распечаткой. – Числа являются намеком нато, как следует расшифровывать остальную часть послания. Он специально нарушилпоследовательность, намекая на то, что такой же подход можно применить и ктексту. На вид идола родич! О мина зла! Сами по себе строки эти ничего неозначают. Это набор беспорядочно записанных букв.

Софи понадобилась лишь секунда, чтобы уловить ходрассуждений Лэнгдона.

– Так вы считаете, это послание… анаграмма? – Онасмотрела ему прямо в глаза. – Нечто вроде письма, где буквы вырезаны изгазеты?

Лэнгдон почувствовал скептицизм Софи и понимал, чем онвызван. Лишь немногим людям было известно, что анаграммы, одно время являвшиесямодным развлечением, имеют богатую историю и связаны с символизмом.

Мистические учения каббалы часто основывались именно наанаграммах: переставляли буквы в словах на древнееврейском языке и получали новоезначение. Французские короли эпохи Ренессанса были так убеждены в магическойсиле анаграмм, что даже вводили при дворе специальную должность королевскиханаграммистов, те должны были подсказывать им лучшее решение, анализируя словав важных документах. А римляне называли изучение анаграмм ars magna – великимискусством.

Лэнгдон заглянул в глубокие зеленые глаза Софи.

– Значение того, что написал ваш дед, все время было переднами. И он оставил нам достаточно ключей и намеков, чтобы понять это.

С этими словами Лэнгдон достал из кармана пиджака шариковуюручку и переставил буквы в каждой строке. На вид идола родич! О мина зла!

И получилось у него вот что:

Л(е)онардо да Винчи! Мона Лиза!

Мона Лиза…

Стоявшая на лестничной площадке Софи так и застыла отизумления, словно забыла, что им надо как можно скорее бежать из Лувра.

Простота разгадки просто потрясла ее. Ведь Софи была опытнымспециалистом, привыкшим иметь дело со сложным криптографическим анализом, ипримитивные игры в слова ее интересовали мало. А следовало бы поинтересоваться.Ведь она и сама в детстве увлекалась анаграммами, особенно на английском.

В детстве дед часто использовал анаграммы для улучшения ееанглийского правописания. Однажды он написал слово «планеты» и сказал, что изтех же букв, только в другом порядке, можно составить девяносто два словаразной длины. И Софи провозилась целых три дня с английским словарем, пока ненашла их все.

– Просто не представляю, – сказал Лэнгдон, разглядываяраспечатку, – как это вашему деду удалось создать столь замысловатые ипрактически почти точные анаграммы буквально за несколько минут до смерти?

Софи знала объяснение. Она припомнила, что ее дед, любительискусств и замысловатых игр в слова, еще с младых ногтей развлекалсясоставлением анаграмм из названий знаменитых произведений искусства. Мало того,одна анаграмма даже доставила ему немало неприятностей, когда Софи была ещесовсем маленькой девочкой. Соньер давал интервью какому-то американскомуискусствоведческому журналу и, чтобы выразить свое неприятие модернистскогодвижения под названием «кубизм», назвал шедевр Пикассо «Les Demoisellesd'Avignon»[31] анаграммой: «Vile meaningless doodles».Поклонники Пикассо были далеко не в восторге.

– Возможно, дед составил анаграмму Моны Лизыдавным-давно, – сказала Софи Лэнгдону. И сегодня был вынужденвоспользоваться ею как кодом. Она вздрогнула: казалось, голос деда доносится донее из преисподней.

Леонардо да Винчи!

Мона Лиза!

Почему его последними словами стало название знаменитейшей вмире картины, она не понимала. В голову приходило лишь одно объяснение, причемвесьма тревожное.

То не были его последние слова…

Должна ли она теперь навестить «Мону Лизу»? Может, дедоставил там какую-то информацию? Что ж, вполне вероятно. Ведь знаменитоеполотно висело в Саль де Эта – отдельном маленьком зале, попасть куда можнобыло только из Большой галереи. Теперь Софи со всей ясностью вспомнила: двери вэтот зал находились всего в двадцати метрах от того места, где нашли убитогокуратора.

Он вполне мог добраться до «Моны Лизы» перед смертью.

Софи окинула взглядом лестничный пролет и почувствовала, чтоее раздирают сомнения. Она понимала: прежде всего надо вывести Лэнгдона измузея, причем чем быстрее, тем лучше. И одновременно интуиция подсказывала ейсовсем другое. Снова нахлынули воспоминания. Софи, еще совсем маленькаядевочка, впервые приходит в Лувр. Дед приготовил ей сюрприз, сказал, что насвете не так много мест, где человека поджидает свидание со столь же великим изагадочным произведением искусства, как «Мона Лиза».

– Она находится чуть дальше, – таинственным шепотомзаметил дед, взял Софи за маленькую ручку и повел через пустые залы и галереимузея.

Тогда девочке было шесть. Она чувствовала себя маленькой иничтожной, разглядывая огромные помещения с высокими потолками и натертый доослепительного блеска пол. Пустой музей – они разгуливали по нему уже послезакрытия – пугал ее, но она старалась не подавать виду. Лишь плотно сжала губыи вырвала ладошку из крупной руки деда.

– Вон там, впереди, – сказал Соньер. Они подходили ксамому знаменитому залу Лувра. Дед чему-то радовался и был немного возбужден, аСофи больше всего на свете хотелось домой. Она уже видела репродукции «Моны Лизы»в разных книжках, и эта картина ей совсем не нравилась, ничуточки. И она непонимала, с чего это все так ею восхищаются.

– C'est ennuyeux, – пробормотала Софи.

– Скучно, – поправил ее дед. – Французский вшколе. Английский дома.

– Le Louvre, c'est pas chez moi![32] –упрямо возразила она.

Дед засмеялся:

– Ты права. Тогда давай говорить по-английски просто радизабавы.

Софи капризно надула губки и продолжала шагать дальше. И вотони вошли в маленький зал. Она обвела глазами помещение. Пусто, лишь справа, вцентре стены, освещенное пятно. Продолговатый портрет за пуленепробиваемымстеклом. Дед остановился в дверях и жестом велел ей подойти к картине.

– Ступай, Софи. Не так много людей удостоились чести побытьнаедине с этой дамой.