На мне был обыкновенный черный вязаный галстук и белаяспортивная рубашка. Тут я сдался, а он спросил, почему мне нравится это кафе, ия рассказал ему, каким оно было в прежние времена, и он начал внушать себе, чтоему тут тоже нравится, и мы продолжали сидеть; я-потому что мне тут нравилось,а он-потому что внушил себе это. Он задавал вопросы и рассказывал мне описателях и издателях, литературных агентах и критиках, и о Джордже ГорацииЛоримере, и всякие сплетни, и, рассказывая о материальной стороне жизниизвестного писателя, был циничен, остроумен, добродушен, обаятелен и мил, такчто даже привычка противиться новым привязанностям не помогла мне. Он снекоторым пренебрежением, но без горечи говорил обо всем, что написал, и японял, что его новая книга, должно быть, очень хороша, раз он говорит безгоречи о недостатках предыдущих книг. Он хотел, чтобы я прочел его новую книгу«Великий Гэтсби», и обещал дать ее мне, как только ему вернут последний иединственный экземпляр, который он дал кому-то почитать. Слушая его, нельзябыло даже заподозрить, как хороша эта книга, — на это указывало лишь смущение,отличающее всех несамовлюбленных писателей, создавших что-то очень хорошее, имне захотелось, чтобы ему поскорее вернули книгу и чтобы я мог поскорее еепрочесть.

Максуэлл Перкинс, сказал он, пишет, что книга расходитсяплохо, но что она получила очень хорошую прессу. Не помню, в тот ли день илипозднее он показал мне предельно хорошую рецензию Гилберта Селдеса. Она моглабы быть лучше, только если бы сам Гилберт Селдес был лучше. Скотт был озадачени расстроен тем, что книга расходится плохо, но, как я говорил, в словах его небыло горечи-он лишь радовался и смущался, оттого что книга ему так удалась.

В тот день, когда мы сидели на открытой террасе «Лила» инаблюдали, как сгущаются сумерки, как идут по тротуару люди, как меняется сероевечернее освещение, два виски с содовой, которые мы выпили, не вызвали в Скоттеникакого изменения. Я настороженно ждал, но ничего не произошло, и Скотт незадавал бесцеремонных вопросов, не ставил никого в неловкое положение, непроизносил речей и вел себя как нормальный, умный и обаятельный человек. Онрассказал, что им с Зельдой, его женой, пришлось из-за плохой погоды оставитьсвой маленький «рено» в Лионе, и спросил, не хочу ли я поехать с ним поездом вЛион, чтобы забрать машину и вернуться на ней в Париж. Фицджкеральды снялимеблированную квартиру на улице Тильзит, 14, недалеко от площади Звезды. Былконец весны, и я подумал, что во Франции это самое красивое время года ипоездка может быть отличной; Скотт казался таким милым и разумным, и на моихглазах он выпил две большие рюмки чистого виски, и ничего не случилось, и онбыл так обаятелен и так разумно вел себя, что вечер в «Динго» стал казатьсянеприятным сном. Поэтому я сказал, что с удовольствием поеду с ним в Лион.

Мы условились встретиться на следующий день и договорилисьпоехать в Лион экспрессом, который отправлялся утром. Этот поезд отходил вудобное время и шел очень быстро. У него была только одна остановка-насколько япомню, в Дижоне. Мы намеревались приехать в Лион, проверить и привести впорядок машину, отлично поужинать, а рано утром отправиться обратно, в Париж.

Мысль об этой поездке приводила меня в восторг. Я будунаходиться в обществе старшего, известного писателя и из разговоров в машине,несомненно, узнаю много полезного. Странно вспоминать, что я думал о Скотте како писателе старшего поколения, но в то время я еще не читал его роман «ВеликийГэтсби», и он казался мне гораздо старше. Я знал, что он пишет рассказы для«Сатердей ивнинг пост», которые широко читались три года назад, но никогда несчитал его серьезным писателем. В «Клозери-де-Лила» он рассказал мне, как писалрассказы, которые считал хорошими-и которые действительно были хорошими, — для«Сатердей ивнинг пост», а потом перед отсылкой в редакцию переделывал их, точнозная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальныерассказики.

Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, этопроституирование.

Он согласился, что это проституирование, но сказал, чтовынужден так поступать, чтобы писать настоящие книги. Я сказал, что, по-моему,человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он может писать. Скотт сказал,что сначала он пишет настоящий рассказ, и то, как он потом его изменяет ипортит, не может ему повредить. Я не верил этому и хотел переубедить его, но,чтобы подкрепить свою позицию, мне нужен был хоть один собственный роман, а яеще не написал ни одного романа. С тех пор как я изменил свою манеру письма иначал избавляться от приглаживания и попробовал создавать, вместо того чтобыописывать, писать стало радостью. Но это было отчаянно трудно, и я не знал,смогу ли написать такую большую вещь, как роман. Нередко на один абзац уходилоцелое утро. Хэдли, моя жена, очень обрадовалась, узнав про нашу поездку, хотя ине относилась серьезно к тем произведениям Скотта, которые прочитала. Ееидеалом хорошего писателя был Генри Джеймс. Но она считала, что мне не мешаетотдохнуть от работы и поехать, хотя мы тут же пожалели, что не можем купитьавтомобиль и поехать вдвоем. Тогда я и представить себе не мог, что этокогда-нибудь станет возможным. Я получил аванс в двести долларов отиздательства «Бони и Ливрайт» за первую книгу рассказов, которая должна была выйтив Америке осенью, я продавал рассказы «Франкфуртер цейтунг», и берлинскомужурналу «Квершнитт», и парижским изданиям «Куортер» и «Трансатлантик ревью», имы жили очень экономно и позволяли себе только самые необходимые расходы, чтобыскопить денег и в июле поехать на feria в Памплону, а потом в Мадрид и на feriaв Валенсию. В то утро, когда мы условились встретиться на Лионском вокзале, яприехал туда заблаговременно и стал ждать Скотта у входа на перрон. Он долженбыл принести билеты. Время отправления поезда подошло, а он все не появлялся, ия купил перронный билет и пошел вдоль состава, надеясь его увидеть. Его небыло, а экспресс должен был вот-вот тронуться, и я вскочил в вагон и прошел повсему поезду, рассчитывая, что он все-таки здесь. Состав был длинный, но Скоттая не нашел. Я объяснил кондуктору, в чем дело, заплатил за билет второгокласса-третьего не оказалось-и спросил у кондуктора, какой отель в Лионесчитается лучшим. У меня не было другого выбора, и я телеграфировал Скотту изДижона, сообщив адрес лионского отеля, где буду его ждать. Я понимал, что он неуспеет получить телеграмму до отъезда, но рассчитывал, что его жена перешлет ееему. Я никогда прежде не слышал, чтобы взрослый человек опаздывал на поезд,однако за эту поездку мне предстояло узнать много нового.