— Как так ни при чем? Ради чего ж тогда былостаруху в могилу загонять? И кто всё это умыслил, если не англичанка?

Митрофаний удивленно смотрел на свою духовнуюдочь, а та подвигала вверх-вниз рыжими, да еще выгоревшими на солнце бровями, и— как с обрыва в речку:

— Ради чего, сама не пойму, а вот кто собачекизвел, пожалуй, знаю.

В дверь деликатно, но настойчиво постучали —очень уж не ко времени. Заглянул иподиакон.

— Ваше преосвященство, все общество вгостиной, очень вас просят. Я говорю — отдыхают с дороги, а они: умоли, мол.Предводитель только вас дожидается, у него уж и коляска запряжена, но безвашего благословения ни в какую не едет. Может, выйдете?

С отца Алексия архиерей перевел взгляд обратнона Пелагию, на лбу прорисовались три поперечные морщины.

— Разговор у нас с тобой. Пелагия, надодумать, будет долгий. Пойдем в гостиную. Отбуду предписанное приличиями, апосле продолжим.

* * *

В гостиной и в самом деле собралось целоеобщество, встретившее архиерея восторженным гудом и, верно, разразившееся быаплодисментами, если б не почтение к высокому сану. Бубенцов и тот подошел, счувством сказал:

— Вечная вам благодарность, владыко, затетеньку. Еще бы ему не благодарить — теперь можно сызнова вести подкоп поддуховную. Довольное лицо Митрофания на миг омрачилось (очевидно, именно от этоймысли), и пастырь отвернулся от неприятного молодого человека, как бы забыв егоблагословить.

А с другой стороны уже подлезал Спасенный,слезливо приговаривал:

— Яков живот наш есть: цвет, и дым, и росаутрення воистину. Ручку, ручку вашу святую поцеловать…

— Господа! Господа! — провозгласил Краснов. —Только что родилось стихотворение. Послушайте, господа, экспромт. В стилевеликого Державина! «Ода на чудесное избавление дроздовской царицы МарьиАфанасьевны от смертныя опасности».

Припав к ликующей цевнице, От всех счастливыхроссиян Пою, блаженством осиян, Я исцеление царицы.

От яда черныя змеи, Твоей рабы неблагодарной,Погибли смертию коварной Пребелы ангелы твои.

Но Провидение не дало Свершиться гнусноститакой, Владыки твердою рукой Изъято мерзостное жало!

— Кирилл Нифонтович! — дрожащим голосомвскричала мисс Ригли, прервав декламацию и протягивая к поэту свои тощие руки.— Неужто и вы от меня отступились!

Владимир Львович недобро улыбнулся:

— Отлично! Вот уж воистину на воре шапкагорит. Как-то само собой вышло, что англичанка оказалась в середине пустогокруга, словно намеренно выставленная на всеобщее обозрение.

— Мисс Ригли и правда не любила бабушкиныхбульдогов, но предположить, что она… Нет-нет, немыслимо, замотал головой ПетрГеоргиевич. — Вы ее совсем не знаете, Владимир Львович. То есть, конечно, состороны все это может показаться и даже, наверное, не может не показаться ввысшей степени подозрительным, однако же как человек, знающий мисс Ригли сраннего детства, могу полностью за нее ручаться и уверяю вас, что этопредположение совершенно не имеет…

— Она это, англичанка, больше некому, —прервал его сбивчивые уверения один из гостей. — И умысел, право, какой-тонерусский. Не просто взять и убить, а сердце человеку надорвать. Больно мудренодля православного. Да что говорить, дело ясное.

Спасенный присовокупил:

— Очи имущи да видите, уши имущи да слышите.

— Ах, перестаньте, что за чушь! — К мисс Риглиподошла Наина Георгиевна и взяла ее за руку. — Don`t listen to them. They donot know what they are saying[4]. — Оглянувшись, барышня окинула всех ненавидящимвзглядом. — Уж и приговор вынесли! Я Джаннету в обиду не дам!

Англичанка всхлипнула и благодарно припалалбом к плечу своей воспитанницы.

— Однако, Наина Георгиевна, это не в вашейвласти — предотвратить полагающееся по закону разбирательство, — заметилпредводитель. — Мы, разумеется, понимаем и уважаем ваши чувства, однако жепускай полиция разбирается, имеется ли в этой истории состав преступления и ктонесет ответственность. По моему глубокому убеждению, здесь именно преступление,и трактоваться оно должно как покушение на убийство. Уверен, что так же решит исуд присяжных.

— Это каторга? — в ужасе пискнула мисс Ригли,затравленно оглядываясь по сторонам. — Сибирь?

— Да уж не Брайтон, — зловеще ответилпредводитель, гордившийся знанием европейских курортов.

Англичанка опустила голову и тихо заплакала,видно, уже ни на что не надеясь. Наина Георгиевна, вся порозовев отнегодования, обняла ее за плечи и стала нашептывать что-то утешительное, номисс Ригли только горько повторяла:

— Нет-нет, я здесь чужая, the Jury willcondemn me[5] …

Сестра Пелагия, сердце которой разрывалось отэтой жалостной сцены, с мольбой взглянула на преосвященного. Тот успокоительнокивнул. Стукнул посохом по полу, кашлянул, и все сразу замолчали, почтительно кнему обернувшись.

— Оставьте эту женщину, — пророкотал владыка.— Она невиновна.

— Но как же завещание, ваше преосвященство? —Предводитель развел руками. — Ведь первый следственный принцип: cui prodest**.

— Граф Гавриил Александрович, — наставительнопогрозил ему пальцем епископ, — пироги должен пекчи пирожник, ваше же дело —попекаться о нашем дворянстве, а не дознаниями заниматься, к чему у вас, уж непрогневайтесь, и предрасположения никакого нет.

Предводитель смущенно улыбнулся, а Митрофанийтак же неспешно продолжил:

— Не следовало бы пренебрегать заверениямисего молодого человека и девицы, знающих эту особу чуть не от своего рождения.А если вам того недостаточно, то извольте: первого пса погубили, когдазавещание еще не было переделано на госпожу Ригли. Где ж тут, ГавриилАлександрович, ваш prodest, a?

— Хм, верно! — щелкнул пальцами непочтительныйПоджио. — Владыка-то остёр.

Вконец сконфуженный предводитель развел рукиеще шире:

— Но позвольте, кто же тогда поубивал собак?Или это так и останется сокрытым тайной?