пакетом печенья. В открытую дверь у коридорного холодильника была видна мамаша с малышом на руках.

– Неплохо, – оценил фотографию Максим. – Свет, кадрирование, детали.

– Значит, так, знатоки фотодела. – Анжела Геннадьевна положила ладони на стол. – Изложите, но максимально сжато. Кто эти трое на фото и какого чёрта мне звонят из Министерства и спрашивают, почему я не могу обеспечить детей едой, одеждой и лекарствами?

Добровольский протянул Сорокиной три истории болезни, но она не стала на них смотреть и довольно брезгливо отмахнулась рукой, когда он решил положить их на стол. Максим пожал плечами, скрутил истории в толстую трубку, сжал в руке и ответил:

– Та, что фотографирует – Любовь Марченко, поступила около трёх недель назад, ожоги глубокие, руки, нога, лицо немного. Динамика положительная, готовится к операции. Социально – довольно странная женщина, пьющая, легко влезает в скандалы, челюсть сломана по одному такому случаю. Состоит на учёте в СПИД-центре. Мальчишки – младший Новиков, старший Шабалин. Нюхали газ, получили вспышку, Новиков пострадал сильнее. Шабалин с изрядной долей дебильности, отстаёт в развитии. Насчёт тётки правда написана, больше никого у Новикова нет. С питанием у нас все отлично в отделении, лечение они получают в полном объёме. Насчёт одежды – нашли мы в наших фондах кое-что, но с детскими вещами туговато.

Сорокина скрипнула зубами и посмотрела на Реброву:

– Анна Григорьевна, мне кажется, вы не справляетесь со своими обязанностями заведующей стационаром. – Говорила она медленно, словно тренируя дикцию на длинных словах. – В срочном порядке вызвать тётку Новикова, разобраться с одеждой для детей. Немедленно пресечь компанию по сбору денег. – Она перевела взгляд на Добровольского. – Не знаю, как вы будете это делать, кнутом или пряником, но чтобы через пять минут я зашла в Инстаграм и поста не увидела. Затем предоставите мне короткую справку по всем троим – паспортная часть, диагнозы, анамнезы – и передадите через Анну Григорьевну. И не дай бог кто-то слил уже в СМИ. Оттуда железом калёным не выжечь.

Она устало облокотилась на край стола, потёрла ладонью лоб и глаза, после чего посмотрела на Добровольского и Реброву и удивлённо проговорила:

– Чего стоим? Заняться нечем? Бегом! Маргиналов своих успокаивайте, пока до губернатора не дошло!

Анжела Геннадьевна откинулась в кресле, показывая, что разговор окончен. Максим развернулся и пошёл к двери. Пропуская вперёд Реброву, он думал, действительно ли виноват в чём-то или это просто глупое стечение обстоятельств. Трижды проклятая совесть попыталась заставить его выдавить в приёмной какие-то извинения:

– Анна Григорьевна, это всё какая-то глупая…

– Да пошёл ты, – внезапно перебила его Реброва, не поворачивая головы. – Как вы уже достали… – Она посмотрела на ошеломлённого Добровольского усталым взглядом и добавила: – Как уже всё меня достало.

И Максим не смог на неё обидеться в полную силу – так тяжело она вздохнула после этих слов. Он понял, что подобные визиты к Сорокиной для Анны Григорьевны совсем не редкость, она каждый раз идёт туда как на эшафот и готова уже практически ко всему.

Её «да пошёл ты» в этой ситуации означало лишь: «Отвали от меня, Добровольский. Я думала, пациент умер, а тут всего лишь какой-то Инстаграм». Человек неподготовленный мог бы и огрызнуться на подобное заявление Ребровой, но Добровольский сумел сдержать себя и не ляпнуть лишнего, изображая обиженного. Он сделал вид, что пропустил фразу Анны Григорьевны мимо ушей, и спросил её:

– Сколько у меня есть времени?

Реброва немного подумала и ответила:

– Пять минут, конечно, перебор, но через пятнадцать-двадцать минут подойдёшь ко мне и покажешь, что поста в ленте нет. И никаких хитростей – я в этом уже прекрасно разбираюсь. Чтобы аккаунт был открытый, чтобы никто никого не заблокировал. И потом будешь думать, как Марченко выписать, а пацанов заботой окружить. Всё понятно?

– Более чем. – Максим кивнул. – Не первый раз такое, судя по вашим знаниям?

– Да пропади он пропадом, этот ваш Инстаграм, Одноклассники и вообще все соцсети вместе взятые, – тихо говорила Реброва, поглядывая на секретаршу, которая открыто прислушивалась к их разговору. – То бомжей мы выгоняем, то кормят плохо, то сестры хамят, то лекарств нет. Теперь ещё это – деньги собирают на лечение или одежду. Один так вообще – у него дом сгорел, он решил на ремонт нужную сумму собрать. Жалостливый пост выложил с пепелищем, себя в бинтах, маму в бинтах. Даже прокуратура заинтересовалась.

Она помолчала, вспоминая, а потом спохватилась и легонько толкнула Добровольского к двери из приёмной:

– Давай, время идёт. Думаешь, я одна Инстаграмом пользоваться умею? Сорокина тоже проверит.

Он согласно кивнул и направился в отделение.

Марченко, как обычно, сидела в коридоре с мамочками и делилась жизненным опытом. Рядом с ними на полу под каталкой две маленькие девочки возились с куклами. Одна – с забинтованной головой под цветастым платочком, у второй в повязке была правая нога. Мамочкам до них не было никакого дела – похоже, Люба сообщала им что-то очень любопытное, требующее максимальной концентрации и внимания.

Добровольский приблизился к женщинам, остановился возле них и сложил руки за спиной. Получилось довольно неожиданно и вызывающе.

– Мне шину не сразу наложили, – сообщила Марченко своим слушательницам, аккуратно потрогала угол сломанной когда-то челюсти и искоса посмотрела на доктора. – На третьи сутки только.

– Любовь Николаевна, уверен, что ваш рассказ о драке и переломе крайне полезен для женских ушей, – сухо произнес Добровольский, – но вам придётся покинуть своих… подруг, – пожал он плечами, не понимая их статуса. – Пройдёмте, – он осмотрелся по сторонам, увидел неподалёку в двери перевязочной ключ с ярко-зелёным брелоком и указал на дверь, – вот сюда.

Максим двинулся в направлении двери, не сомневаясь, что Марченко пойдёт следом. Открыл дверь, выключил кварцевую лампу и оглянулся, приглашая Любу внутрь. Марченко вздохнула и вошла, как на Голгофу.

Было понятно, что она догадывается, о чём пойдёт разговор. Войдя в перевязочную, Люба обернулась, выдержала суровый взгляд Максима:

– Я могу всё объяснить.

– Так начинаются практически все разговоры на такие темы, – нахмурился Добровольский. – Все мошенники могут всё объяснить – они ведь уже один раз доступно объяснили тем, кто прислал деньги.

– Я не мошенница, – возразила Марченко. – Можно я сяду? Нога болит.

– Вы не на расстреле. – Максим указал на кушетку. – Сидите.

Люба опустилась на пятнистую вытертую клеёнку, не отрывая взгляд от хирурга и нервно теребя рукава халата.

– Начнём вот с чего. – Добровольский не дал ей заговорить. – Доставайте телефон и удаляйте пост.

– Ну нет же! – возмутилась Марченко. – Вы не понимаете!.. Это всё…

– Доставайте, – практически приказал Максим. – Возможно, ваши мотивы максимально человечны – но это