Димитрий Васильевич поднялся – Маша любовалась каждым еголегким, сильным движением, – налил из хрустального кувшина розовый пенистыйнапиток в высокий бокал, чуть пригубил – сердце Маши пропустило один удар – иподал ей. Но Маша не взяла, а взволнованно смотрела на Димитрия Васильевичаснизу вверх, изо всех сил вынуждая себя сладко улыбаться:

– Прошу вас, Ди…митрий… – Как ласково льнет к губам его имя!– Выпейте это. Вам понравится, я знаю.

– После вас, madame! – Он с поклоном подал Маше бокал.

Это было не совсем то, что надо, они-то с матушкой итетушкой распланировали все совсем иначе, и все-таки она заставила себя сделатьглоток, уповая на то, что с одного глоточка с нею ничего не случится, а потомвновь протянула бокал мужу:

– Пожалуйста, выпейте! Это очень вкусно, уверяю вас! – Ейчудилось, что она говорит кокетливо, а на самом деле в голосе ее звучаламольба. – Выпейте, Димитрий Васильевич! Говорят, когда муж и жена пьют изодного бокала, они живут долго и счастливо.

– Вот довод, которым меня можно убедить сделать что угодно,– усмехнулся Димитрий Васильевич. Их взоры встретились; Маша поспешно опустилаглаза.

Пригубив питье, барон вдруг подошел к окну:

– О! Кажется, поднялся ветер!

Он чуть сдвинул тяжелую штору.

– Да, деревья просто ходуном ходят…

Маша увидела, как он поднял бокал к губам, и с облегчениемприкрыла глаза.

– Сегодня будет тревожная ночь, моя милая! – Голос мужазазвучал совсем рядом, и Маша встрепенулась. – Да вы совсем спите… нет, прошувас подождать! —

Он со стуком поставил на столик бокал, и Маша, метнув тудавороватый взгляд, мысленно перекрестилась: бокал был пуст! Она вздрогнула:барон стоял совсем рядом и смотрел испытующе.

– Пожалуйста, – Маша изобразила улыбку, – погасите свет!

– Вы не боитесь темноты? – Почудилось – или и впрямь вголосе его уже нет прежней нежности?

Машу будто холодком обвеяло, но тут Димитрий Васильевичдунул на свечи, погасил обе разом. Теперь горела только лампадка под образом,едва-едва рассеивая тьму. Постель же была вся затенена, и Маша расслышала, чтобарон подавил зевок.

– Вот уж не думал, что окажусь способен зевать в свою первуюбрачную ночь! – проговорил он.

А потом зашуршал шелк сброшенного шлафрока, слегка скрипнулакровать под тяжелым телом, и Маша почувствовала на своих плечах горячие руки.Его губы коснулись ее губ, и потребовалось почти невозможное усилие воли, чтобыне примкнуть к этому животворному, надежному теплу, а, отвернувшись,пролепетать:

– Я… мне… одну минуточку, я сейчас…

И прежде чем Димитрий Васильевич сказал хоть слово, Машавыскочила из постели и бесшумно пробежала по ковру к двери, ведущей в будуар.Тень ее, в свете лампадки уродливо изломившись, скользнула по стене и потолку,и Маша ощутила какой-то суеверный ужас; вдобавок внизу, в столовой, часы вдругначали отбивать полночь.

Дверь отворилась без скрипа, Маша вбежала в будуар, где тожеедва мерцал лампадный огонек. За занавесями, у окна, таилась белая фигура,которая при появлении Маши выдохнула:

– Est-ce le temps? [32]

Маша не могла говорить, только слегка подтолкнула Николь кдверям. Часы в столовой ударили в двенадцатый раз, когда молоденькаяфранцуженка, одетая точно в такой же чепец и пеньюар, как Маша, с точно так жезаплетенной косою, босая, бесшумно вбежала в спальню, чтобы занять место в еепостели, рядом с ее мужем, потому что нищая, безродная камеристка обладала темсокровищем, которого не было у богатой и знатной баронессы Корф, –девственностью.

* * *

«Только немножко! – дрожа от ярости, думала Маша. – Я должнабуду потерпеть какой-нибудь час! А потом она уйдет отсюда, и я никогда в жизнине переступлю порога тетушкина дома ни здесь, ни в Париже, доколе там будет этадевка, эта распутница!»

Маша горько улыбнулась – она не могла не признать, чтосмешно называть распутницей девушку, которую сама же толкала на путь разврата,вдобавок, если она и впрямь девица, а ты, так сказать, женщина с опытом.

Что и говорить, Николь, услышав оскорбительное, невероятноепредложение своей хозяйки, повела себя совсем не так, как предполагала Маша.

Не выразив никакого возмущения, как говорится, бровью неповедя, Николь кое-что деловито уточнила: об одежде, например, о том, как ейвести себя, если барон пожелает говорить с ней (тут-то и было задумано спешноизготовить усыпляющее питье, которое Маше надлежало непременно, под любымпредлогом, дать барону), а потом заломила такую цену за утрату своегодрагоценного девичества, услышав которую графиня Евлалия только крякнула.

– Я согласна с вашею ценою, – холодно проговорила княгиняЕлизавета, не глядя на Николь.

На том дело и сладилось.

Не похоже было, чтобы Николь до смерти оказалось жальрасстаться с этим сокровищем… верно, прежде не утратила его не оттого, чтослишком уж блюла себя, а просто-напросто охотников не нашлось на такую-тоневзрачную девку, с ненавистью подумала Маша. Впрочем, она была к Никольнесправедлива. Та была вовсе даже недурна: высока и стройна, как Маша, – чтооблегчало задачу нынешней подмены, – к тому же обладала пышными каштановымиволосами и черными глазами, небольшими, но бойкими.

Цвет волос и глаз Димитрий Васильевич во тьме не различит, абойкость Николь посоветовали поберечь до другого случая. Однако, как ни былаМаша неопытна, она не могла не видеть, что в Николь есть, как говорят французы,le piquant [33], а это мужчины, конечно, ценят.

Не описать, что испытала и пережила Маша за время,проведенное в будуаре! Не было рядом тетушки и матушки – обе принуждены былиуехать еще до начала авантюры, ибо странно и подозрительно могло показатьсябарону столь долгое их присутствие в его доме в эту ночь, предназначенную лишьдля двоих, – так вот, их не оказалось рядом, и Маше некому было излить печальсвою.