Впрочем, печалиться Маша начала не сразу. Сначала она сзамиранием сердца ждала гневных криков Димитрия Васильевича и жалобныхоправданий разоблаченной Николь. Однако из спальни не доносилось ни звука…царила полная тишина, и Машина тревога переросла в страх. А что, если баронпросто убил обманщицу на месте, задушил ее, к примеру, подушкою, и теперь сидиттам один, не зная, что делать?! Понимая всю бредовость таких домыслов, Машавсе-таки не удержалась – любопытство оказалось сильнее страха, сильнееосторожности! – и на цыпочках прокралась к двери.

Нет, тишина. Она приложила ухо к едва различимой щелочке,пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и минуло какое-то время, прежде чемона с трудом расслышала слабый, ритмичный скрип. Несколько мгновенийнедоумевающе вслушивалась в него, пытаясь понять, что это такое, как вдругдогадка обожгла ее с такой внезапностью, что Маше почудилось, будто ее ударилинаотмашь по щеке. Это скрипела кровать. Скрипела кровать! Итак, подменасвершилась, и суровый барон Корф наконец-то сделался обладателем того, чего такжелал: невинности девушки, которая разделила с ним постель в его первую брачнуюночь.

Обман удался! Ее честь спасена!

Маша, не чуя ног, отбежала от двери под образа и собралапальцы щепотью, чтобы совершить крестное знамение, но рука бессильно упала.

Сердце так заныло, что Маша, охнув, схватилась за грудь.Тоска, ох, боже мой, какая тоска одолела вдруг! Но почему?.. Она не знала. Незнала также, въявь ли слышит этот постыдный скрип или он уже просто чудится.Душа болела, болела, и, сломленная этой болью, она забилась в уголок подобраза, села прямо на пол, подтянув колени к подбородку, уткнулась в них иглухо застонала, не в силах даже плакать и не понимая, почему ей так больно.

Слезы полились позднее. Внизу, в столовой, часы отбили час,потом два и три, а Маша все еще оставалась в будуаре. Этим часам вторилидругие, в гостиной, но они отставали, били чуть позднее, и Маша принуждена быладважды выслушивать отсчет каждого часа, отчего ей и казалось, что сидит оназдесь не три часа, а по меньшей мере шесть; в голове же безостановочнокрутилась история влюбленных Тристана и Изольды, которые не устояли пред своейлюбовью, а поскольку Изольда была невестою короля Марка, то заменить ее насупружеском ложе в первую ночь пришлось служанке Бранжьене, которая, подобноНиколь, ухитрилась сберечь свою девственность. Король Марк оказался весьмадоверчив, и обман удался… как тот, что свершился нынче в спальне барона. И ещевспомнила Маша, как Изольда, боясь разоблачения, послала Бранжьену на смерть, апотом пожалела и оставила в живых. Она вообразила себя Изольдою, перед которойслуги просят не убивать верную Николь, и словно бы услышала свой ледяной голос:«Нет, никакой пощады! Убейте ее скорее!» Да, в эту ночь Маша могла бы убитьНиколь собственными руками!

Несколько раз она приближалась к двери, но остерегаласьвслушиваться, чтобы вновь не услыхать все тот же ужасный звук. Хотела молиться,но не было ни в мыслях, ни в сердце никакого желания, кроме одного: чтобы этапытка закончилась как можно скорее, чтобы она могла воротиться, и лечь рядом смужем, и встретить утро вместе с ним. Почему-то казалось, что утро все изменитк лучшему, все поставит на свои места!

Но время шло, и Маше, окоченевшей в одной рубашке, отупевшейот беспокойства, стало казаться, что ночь никогда не изойдет, Бранжьена-Никольникогда не воротится, и она даже не поверила своим ушам, своим глазам, когдадверь спальни тихонько приотворилась и белая фигура неслышно скользнула вкомнату, шепча:

– Ваше сиятельство! Вы здесь?

– Да, – хрипло проговорила Маша, с трудом поднимаясь –затекло все тело. – Долгонько же… – Она не договорила, почувствовав, что сейчасзарыдает в голос, набросится на Николь, закричит, изобьет ее!..

– Ну, скажу я вам! – возбужденно хихикнула Николь и зажаларот ладошкою – ее разбирал смех. Глаза ее сияли в темноте, коса была распущена,волосы все сбились. – Пробудешь тут долгонько, коли он четырежды… – Оназахлебнулась блаженным вздохом. – Mon Dieu, quel homme! Quel mвle!.. Oh,pardon, madame! [34] – спохватилась Николь. – Он сейчас спит. Идите же скорее!Ручаюсь, он ничего не заподозрил. Я опасалась, что его смутит мой голос, однакоу нас не было ни минуты, свободной для беседы.

Ну, это уже было невозможно вытерпеть! Со стоном, болеенапоминавшим рычание, Маша подалась к Николь, да тут же и замерла, схватившисьза горло: такой подкатил позыв тошноты, что все силы ее сейчас ушли на то,чтобы осилить этот приступ. В глазах потемнело, а когда Маша вновь обреласпособность видеть, полуголая Николь уже исчезла невесть куда.

Ноги сделались от слабости как ватные; еле переводя дыхание,Маша добрела до постели и легла рядом с ровно дышавшим мужем… их с Николь общиммужем! Подумала: если слова «носить рога» можно отнести к женщине, то она нынченочью сама себе рога наставила, и когда б история ее глупости сделаласьдостоянием гласности, все, ее слышавшие, хохотали бы до упаду! Не до смеху лишьей, лежавшей на измятых, влажных простынях.

Маша плакала долго, пока слезы вконец не обессилили ее и онанезаметно для себя не забылась сном.

* * *

Проснулась она как от толчка – и первое же воспоминание ослучившемся вызвало к жизни ту же сердечную боль, которая затихла было во сне.

Верно, уже давно рассвело: бледный свет пасмурногосентябрьского утра сочился сквозь щель меж тяжелых портьер.

Маша украдкой повернула голову – Димитрий Васильевич лежалрядом тихо, неподвижно. Длинные светлые ресницы его были сомкнуты, – казалось,он крепко спал. Маша немного приободрилась: у нее было несколько минут наобдумывание того, как вести себя. Вчера вечером (чудилось, год мучений миновалс тех пор!) матушка с тетушкой, от беспокойства утративши стыд, наставляли ее,будто две опытные сводни, советуя, едва пробудившись, тотчас же к мужуприльнуть и соблазнить его своею ласкою, дабы забыл он свои ночные впечатленияи помнил только утренние. Конечно, Маша понимала, что совет сей весьма разумен,но никак не могла заставить себя последовать ему. Барон пал нынче ночью жертвоюее же интриги, однако она почему-то сердилась на него, как наизменника-прелюбодея.

Да, забавные шуточки шутит с нею нечистая совесть! Машасобралась с духом и, повернувшись, положила ладонь на юношески гладкую грудьмужа, видную в прорези рубахи. Она успела почувствовать трепет его сердца, вмигпередавшийся ее сердцу и заставивший его забиться быстрее, еще быстрее… Но тутДимитрий Васильевич открыл глаза, и Маша вздрогнула: они были ясные, незамутненные сном – и холодные, такие холодные!