– Мари, какое вы дитя! – холодно произнес ДимитрийВасильевич. – Неужто вы не знаете, что любимого человека окружает для любящегонекий ореол? Я всего лишь раз коснулся ваших губ, но вкус их уже не смог быспутать ни с какими другими. Ваш запах, ваше дыхание, шелковистость вашихкудрей… – У него перехватило дыхание, и он не тотчас смог продолжать. – Неужтовы думаете, что я смогу спутать свою любимую со случайной шлюхой, котораяразвязно залезла ко мне в постель и сразу принялась срывать с меня последниеодежды?

Нет, не эти постыдные подробности потрясли Машу. Онавспомнила скрип кровати – и вдруг почти закричала, вне себя от ревности:

– Да коли так, отчего же вы сразу не вышвырнули прочь этудевку, а оставили ее при себе на целых три часа?!

Если Маша надеялась увидеть смущение в лице мужа, тонапрасно. Взор его был по-прежнему бесстрастен.

– В первую минуту я был столь потрясен, уязвлен в самоесердце, что совершенно растерялся. Я никак не мог переварить ту новую пищу дляума, которой попотчевала меня злая судьба. Но через некоторое время… сознаюсь,через некоторое время я остался из любопытства! Эта девственница, котораядействовала с проворством и навыками первейшей парижской кокотки, и медведязимой могла бы поднять из его берлоги!.. А что, сударыня? Вас это уязвляет? Выпредпочли бы видеть меня ничего не ведающим рогоносцем или несчастным,несостоявшимся любовником? Вам не по душе, что я решил извлечь максимумудовольствия из той гнусной ситуации, в которую был вовлечен вашею волей?

– Не мучьте меня! – в отчаянии выкрикнула Маша. – Ради бога,не мучьте!

– Да… – тихо проговорил Димитрий Васильевич. – Это мнетепе́рь уже все равно, а ведь вчера, когда обман ваш сделался мне явствен,я тоже готов был вскричать со слезами: «Не мучьте меня!..»

Он поднялся с постели и запахнулся в шлафрок.

Сейчас, с растрепавшимися волосами, осунувшийся послебессонной ночи, барон казался совсем молодым. Синим, холодным огнем горелиглаза его, и сердце Маши защемило от ощущения невосполнимой, безвозвратнойпотери.

– Объяснимся до конца, сударыня, – сурово произнес барон по-французски;и говорил далее только на этом языке, словно бы враз отгородившись чужой речьюот всего того родного тепла, что еще оставалось в его душе к жене… если ещеоставалось! – Мне необходимо знать, понадобился ли я вам просто как выгодныйсупруг или мне уготована более почетная роль?

– Я не понимаю, – робко подняв на него глаза, проговорилаМаша.

Корф цинично усмехнулся в ответ:

– Неужто, мадам?! О, сбросьте вашу маску! Невинность вампристала, не спорю, но нежные краски ее несколько поблекли, поистерлись нынченочью! Вы меня не поняли – так я спрошу еще раз: означает ли нашскоропалительный брак то, что вы беременны и мне предстоит дать свое имя вашемуублюдку?

Маша, стоявшая на коленях в постели, покачнулась. Сейчас онавпервые от всего сердца пожалела, что нож Григория, приставленный к ее горлу,не соскользнул и не перерезал яремную вену. Право слово, даже утонуть в болотеказалось ей теперь милее, чем пережить то, чем обернулась их с тетушкою«удачная охота» на балу!

Говорить она не могла, только едва заметно кивнула, но Корфуэтого было вполне достаточно.

– Та-ак… – проговорил он хрипло. – Та-ак…

Какое-то время в комнате царило молчание. Наконец Корф изрекстоль спокойно, кратко и точно, словно несколько часов обдумывал свои слова:

– Положение мое, а прежде всего – интересы дела и, сталобыть, отечества не дозволяют мне пойти на скандальный развод. То есть мыпринуждены оставаться в супружестве, но ежели не судьба нам стать Филемоном иБавкидою [38], уж не моя в том вина! Однако, сами не зная того, вы поставилисвоего ребенка в очень печальное положение: я не смогу признать его.

– Ах! – вскрикнула Маша, как подстреленная, и барон сделалневольное движение поддержать ее, но тут же, словно сам себя устыдившись, спряталруки за спину.

– Дело не только и не столько в моей жестокости. Увы, Мари,я бездетен, из-за давней болезни не способен зачать дитя, и, к несчастью, вПариже есть люди, которым об этом известно. Так что вы сами понимаете:появление у меня жены с ребенком будет всеми воспринято однозначно. А уж когдалюди сопоставят сроки нашей свадьбы и ваших родин, тут уж последнему дураку всеясно сделается. У меня нет ни малейшей охоты делать из русской миссии посмешищедля французского двора, а это значит, что вы отправитесь рожать в Любавино – стем, чтобы явиться ко мне в Париж, чуть только позволит ваше здоровье.

На миг опаляющая радость овладела всем Машиным существом:так он не прогоняет ее от себя вовсе, не ссылает в деревню! Она приедет к немув Париж, а там, быть может, все еще как-нибудь уладится. Ведь он же говорил,что любил ее, а раз так… Но тут же отрезвление настигло ее, заставив спросить:

– Мне явиться в Париж? А как же дитя?

– Дитя останется в России, – произнес Корф, и Машепочудилось, будто не муж ее стоит здесь, а палач, выносящий смертельныйприговор. – Вы будете жить при мне, вы – жена моя, и вы повинны предо мной. Япредпочитаю сразу ставить все точки над i. Вы жена мне, однако, клянусь ипризываю в свидетели бога, никогда барон Корф и баронесса Корф не лягут болеевместе в супружескую постель. И в этом вы просчитались, сударыня: я отнюдь некороль Марк!

Маша даже не шелохнулась, только горько усмехнулась просебя: «Вот почему там лежала эта книжка… «Тристан и Изольда»!»

Но тут ледяной голос барона дошел до ее сознания:

– А поскольку женатому мужчине не к лицу шляться по девкам,я предпочту оставить при себе ту, которая отдала мне свою нетронутуюневинность. Отныне Николь будет жить в нашем доме на положении камеристки хозяйкии метрессы хозяина. Попросту говоря, на балы я буду вывозить вас, а спать вмоей постели будет она! Вам все ясно?.. Молчание – знак согласия. Ну что же –честь имею, сударыня!

И Димитрий Васильевич вышел, так хлопнув дверью, чтокартина, висевшая рядом с косяком, сорвалась и грохнулась об пол. Золоченыйбагет разлетелся на куски.

Маша, слетев с постели, кинулась было вслед за бароном, даноги ее подкосились, и она растянулась на ковре. Сознание заволокло туманом, нововсе не эта ставшая уже привычной слабость не давала подняться, аобессиливающий своей внезапностью приступ ярости!