Она лежала, касаясь щекой острых осколков багета, но нечувствовала боли. Последние слова Корфа своей обдуманной жестокостью потряслиее до глубины души. Робкая, зарождающаяся любовь, ревность, стыд и раскаяние –все это исчезло, все сгорело в пожаре нового, неодолимого чувства. Ненавистьвластно овладела всем ее существом, не оставляя места ни для чего другого.

Она знала, что будет ненавидеть мужа до конца дней своих.

Маша родила в мае 1780 года. Срок свой она переходила чутьне на полмесяца и была рада этому несказанно! Все равно люди должны былисчитать дитя недоношенным – предполагалось ведь, что оно зачато в исходесентября, когда свершилась свадьба с бароном Корфом. Так что чем позже роды,тем лучше.

Их с матушкой поспешный отъезд из Санкт-Петербурга послеобъяснения с бароном был похож на позорное бегство – или следование в ссылку.Да уж, натерпелись стыда!.. Маша вообще не знала, как бы пережила эти муки,если бы не матушка. Жизнь приучила Елизавету на переживания попусту сердца нетратить: ежели дело поправимое, то надобно все силы употребить, чтоб егопоправить; ну а ежели безнадежно, так чего зря надрывать душу? Случившееся же сдочерью, едва остудив дорожным ветром пылающие от стыда щеки и поразмыслив,княгиня перестала полагать делом безнадежным и несчастным. Да, тяжело, да,кажется, невыносимо – только легкие умы уверены, что все легко! – однако этолучший из возможных выходов. Барон-то Димитрий мог не ограничиться темижестокими словами, которые пришлось выслушать его молодой жене, а потом иЕлизавете с графинею Евлалией. Он вправе был и к святейшему Синоду заразрешением на развод обратиться, а уж тут огласки и позору истинного было быне избежать – Машенькино имя сделалось бы навеки запятнанным… А так, ну что ж,все обошлось и осталось сокрытым в своей семье. И еще счастье, благодарила богаЕлизавета, что возлюбленный муж ее никак в сем предприятии замешан не был!Случись он в России в пору сватовства и всего, что за ним последовало, – неминовать ссоры посерьезнее, а то и дуэли! Все-таки, что ни говори, а противженщин никакого иного, кроме слов, не сыщешь оружия… слова же, хоть и больноранят, со временем забываются. Вот на это самое, на время, и надеялась пущевсего Елизавета как на лучшее лекарство для воспаленных умов и разбитых сердец.

Пока Маша проклинала свою горькую судьбу и не находилаответа на вопрос, который терзает от веку всех страждущих: «За что и почемуименно на меня обрушился вышний гнев, за что?!» – Елизавета только и могла, чтопобуждать ее к терпеливому ожиданию срока родин. Она хорошо помнила, как искаладушою утешения у не рожденного еще ребеночка своего, хотя Машенькиного отцаедва ли меньше ненавидела, чем та ненавидела Гриньку.

Ребенок – мальчик – родился мертвеньким после тяжелых,мучительных материнских судорог: ее тело не пролагало дитяти путь к жизни, аизвергало его, как нечто пагубное и страшное.

Конечно, нельзя было допускать, чтоб Маша так долгопереходила нормальный срок, и случись в ее жизни все иначе, не будь сие дитяплодом злодейства, уж давно позвала бы Елизавета опытную повитуху, чтобы тавызвала роды нарочно. А теперь, глядя на убогонькое, крошечное тельце –нездорово мал был ребеночек, княгиня с дочерью еще втихомолку радовались, чтобеременность явно себя не обличает, – Елизавете оставалось лишь казниться, что,оберегая честь дочери и, вероятно, честь барона Корфа, она взяла грех на душу ипусть невольно, бессознательно, но загубила ребеночка… Несколько утешили ееискренние слова дочери: «Слава богу!» – и ее исполненные облегчения, а нежалости слезы. Однако обе они знали, что отныне в синих блуждающих огоньках,кои мерцают в лесу и на болоте по ночам (а ведь всем известно, что в нихвоплощаются души детей, умерших некрещеными), им будет мерещиться укоряющийвзор младенца, неповинного в грехе отца и печали матери, умершего безымянным,даже не успев хоть одним глазком взглянуть на божеский мир.

Итак, вроде бы все уладилось к общему спокойствию. Нонедолго Елизавета пребывала в этом блаженном заблуждении! Не прошло и двухдней, как Машенька, опамятовавшись и поразмыслив, рано утром вбежала вопочивальню матери – еще покачиваясь от слабости, – и выкрикнула:

– Так, значит, все было зря?!

И Елизавета не нашлась, что ответить…

Неужели и впрямь? Да если бы знать, чем все закончится, нелучше ль им с Машей было уехать в какое-нибудь потаенное местечко, а послеродов воротиться как ни в чем не бывало? Да если бы знать заранее, стоило ли имподвергать себя мучениям в Санкт-Петербурге?! Выходит – что? Выходит, брак сКорфом вовсе и не нужен был?! Да что же это за издевательство приуготовила Машесудьба?!

Отчаяние от таких мыслей могло кого угодно поколебать, но нетакую стойкую натуру, как Елизавета. Что делать? – вот первый вопрос, которыйвстал перед неугомонной княгиней, и бог весть, до каких решительных мер она быдодумалась, когда б не воротились из Сербии Алексей Михайлович с сыном. Конечно,восторги встречи надолго отвлекли Елизавету с Машею, но хочешь не хочешь, апришлось осведомить князя, что любимая падчерица его вдруг оказалась замужем итеперь носит имя и титул баронессы Корф – со всеми вытекающими отсюдапоследствиями…

Поведав о «последствиях», Елизавета первый раз в жизниувидела в глазах мужа гнев, – который, впрочем, сразу и погас, ибо АлексейМихайлович всегда полагал, что женщина вправе любыми средствами защищать себя вэтом мире, который принадлежит мужчинам и всею сутью своей враждебен ей.Елизавета хотела ведь только добра и блага своей дочери – ну, а истину о благихнамерениях, коими вымощена дорога в ад, каждый постигает, увы, на своемсобственном горьком опыте. Князю оставалось лишь скорбеть над судьбою Машеньки– и вместе с женою размышлять, как исправить положение.

Никому не улыбалось бог весть сколько ожидать нового приездабарона Корфа в Россию. На это могли уйти годы… жизнь! Вот и выходило, чтопредстояло Машеньке ехать к мужу в Париж и там, на месте и вместе, решать ихобщую судьбу.

И вот так оно и случилось, что в апреле 1782 года, едваподсохли дороги, отправился от Любавина к Москве удобный дормез о четырехлошадях, столь нагруженный багажом, что едва выдерживали стальные рессоры,бывшие в ту пору дорогостоящим новшеством: чаще карета подвешивалась на ремнях,которые крепились к выступам ходовой части. Однако уж тут никто не скупился!